Серега приготовился сдвигать его с неимовернымусилием, однако засов легко скользнул в сторону – масла на его смазку нежалели. Толкнул дверь – и очутился в еще одном коридорчике, из которого внизвели земляные ступени. Спустился, придерживаясь за стенку – здесь лампочкасветила не больно-то ярко, – и ахнул от нескрываемого восторга, попаввдруг в натуральный блиндаж, годный под расположение очень даже немаленькогокомандного пункта на случай серьезной бомбардировки или артобстрела… ну, и дляхранения такого количества продуктов, с которым вполне можно было пережитьблокаду средней продолжительности.

Да, мешков, ящиков, железных и стеклянныхбанок тут было множество, а вот человека – ни одного. Ни живого, ни мертвого.Ни пленного, ни свободного. Ни связанного по рукам и ногам, избитого,беспамятного, ни бодренького и здоровенького. Серега уже хотел былоразочарованно пожать плечами и ринуться обследовать дом дальше, однако что-тоудержало его – какое-то чувство… Солдат, спецназовец, проснувшийся сегодня взадавленной санитарской душе, насторожился и шепнул: «Погоди! Смотри зорче!»

Серега медленно пошел по периметру подвала.Между деревянными стеллажами в стенах были прорыты углубления, служившиеполками. Кое-где напиханы пустые или заполненные стеклянные банки, кое-гденавалена пересыпанная песком морковь, еще какие-то продукты… У него вдруг гулкостукнуло сердце при виде бессильно свесившейся наружу мужской руки.

Серый пиджачный рукав, расстегнутый манжетрубашки… Серега помнил этот манжет белоснежным, а не запачканным в грязи,помнил его застегнутым золотой запонкой (он еще поразился: кто в наше времяносит запонки!), и опоясывающий запястье тяжелый браслет швейцарских тикалок«Raymond Well» он тоже помнил. Теперь часов не было.

Ну, хорош субчик этот Равиль! Обчистил своегопленного, пока тот валяется без памяти. Или… или он уже?.. Чертова сила…Неужели?..

Серегу словно кипятком обдало от страшнойдогадки! Он нагнулся, сунулся всем телом в земляное углубление – и взвыл несвоим голосом от страшного удара в нос.

Искры посыпались из глаз, Серега опрокинулсянавзничь, свет померк. То есть он так ничего толком и не рассмотрел, мог толькодогадываться, кто нанес ему и этот бесчеловечный удар, и следующий, которыйповерг его в глубокое беспамятство.

…Она выждала, пока перестала шуршать щебенкапод осторожными Серегиными шагами, потом несколько раз стукнула в ворота. Рукасразу заболела, но что-то не слышно было, чтобы приблизился лай. Ее не слышно!Ольга занесла было ногу, но тотчас поняла, что скорее сломает ее при ударах,чем произведет сколько-нибудь значительный шум. Беспомощно оглянулась. Придороге лежал камень. Она подняла его, ударила раз, другой, сперва нерешительно,потом сильнее и сильнее.

Ого, как загудели ворота, с какой скоростьюстала приближаться волна лютого лая! И вот уже слышно надсадное дыхание,хрипение задыхающихся от злости псов, слышно, как они прыгают на ворота, вслепой, бессмысленной ярости ударяются телами о толстенные, обитые железомдоски, не чувствуя боли, готовые на все, лишь бы добраться до той, котораяколотит в ворота камнем и кричит, кричит истошно, срывая голос, даже не понимаятолком, что кричит-то:

– Помогите! Откройте! Надо позвонить! Мужуплохо! Помогите! Гнойный аппендицит! Перитонит! Откройте! Спасите! Врача!Равиль, открой!

Казалось, это длится вечность – этот стук, этикрики. Она подавилась, закашлялась, начала хрипеть – как те собаки, сорвалаголос:

– Откройте! Равиль, помоги! Мужу плохо!Позвонить надо!

– Кто там?! Кто кричит?! – Исполненныйзлобы тонкий юношеский голос врезался Ольге в ухо как электродрель. –Замолчи! А вы все тихо! Тихо! Лежать!

Услышав эту команду, Ольга согнулась вприпадке неконтролируемого, истерического хохота. Зажала рот руками, от всейдуши надеясь, что рвущиеся оттуда звуки Равиль примет за рыдания.

– Кто это? – На уровне ее лицаприоткрылось маленькое, величиной с ладонь, отверстие в воротах, в которомтемно, сердито заблестели глаза Равиля. – Не вижу, кто?

На мгновение у нее отнялся язык, но тотчасОльге удалось с собой справиться.

– Мы с вами незнакомы, – выдавила она,водя ладонями перед лицом, будто вытирая несуществующие слезы (когда не надо,они лились рекой, а когда смертельно понадобились для правдоподобности образа,высохли, предатели!). – Мы приехали в гости к Шпаликовым (эту фамилиюназывал в разговоре Василий), мужу стало плохо, а телефон сломался.

– К Шпаликовым? Которые около школы живут?Ничего себе, это ж от меня километр! Ближе никого не нашли позвонить?

– Везде темно, все спят, а у вас светгорит, – пробормотала Ольга, заходясь ознобной дрожью при мысли, чтоРавиль сейчас спросит, как она умудрилась увидеть свет через непроглядныйзабор, скрывающий дом почти до самой крыши.

Не прицепился. Помолчал, разглядывая ее ещепристальнее. Опять время замедлилось, сделалось тягучим, как патока. ПотомРавиль неохотно выдавил:

– А куда звонить хотите, в районку или вгородскую «Скорую»?

– Куда получится, – пробормотала Ольга,зажимая ладонью заколотившееся от радостной надежды сердце.

– Ну да, понятно, – буркнулРавиль. – Ладно, подождите, я собак привяжу, а то порвут вас на части. Этотакие зверюги… Только договоримся – один звонок, один, а то знаю я вас, женщин,начнете подружек обзванивать, то да се, маму с папой…

– Только в «Скорую», – молитвенно прижаларуки к груди Ольга. – Только в «Скорую», ей-богу!

Глазок закрылся. Ольга бессильно припала кворотам – ноги подкашивались, – вслушиваясь, как Равиль матом успокаиваетсобак, которые разошлись-разгулялись и нипочем не желали садиться на цепь. Былостранно и даже страшновато слышать эти грубые, грязные выражения, произносимыеудивительно молодым, чистым голосом. Ольга даже не удивилась, а как-торастерялась. Так, сама не своя, не отдавая себе отчета в том, что делает, онана подгибающихся ногах ступила на асфальтовую дорожку, которая вела к высокомукрыльцу дачи.

Вдоль дорожки темнели еще не вскопанные клумбы– все-таки в апреле рановато заниматься цветоводством, – но легко былопредставить, как красиво тут летом. Ольге всегда нравились обильно засаженные,чтоб яблоку негде было упасть, клумбы, и совсем не ко времени она на мигпредставила себе, как насадила бы тут в живописном беспорядке гортензию иводосбор, золотой шар и циннии, астры и флоксы, георгины и гладиолусы, всеподряд, а больше всего было бы космеи, белой и розовой космеи, пышные высокиекусты которой нравились Ольге до какого-то сладкого звона в сердце, трогали ее,как трогают самые лучшие, самые светлые детские воспоминания.