Через несколько минут Мозес резко свернул на проселочную дорогу, которая быстро сменилась просто колеей, а потом окончательно исчезла. Машина еще немного проехала, подпрыгивая на кочках, потом Мозес остановил ее за полуразрушенным, без крыши зданием, чьи пустые окна походили на глазницы черепа. Виктория выбралась из-под приборного щитка и выпрямилась.

– Я слышал о забастовке сестер и о твоем запретительном ордере, – негромко сказал Мозес, выключая мотор. – Да, я горжусь тобой. Очень горжусь. Ты достойная жена вождя.

Виктория застенчиво опустила голову; радость, которую доставили ей эти слова, была почти непереносимой. Пока они были далеки друг от друга, она не сознавала, как сильно его любит, но теперь это чувство обрушилось на нее.

– А ты вождь, – ответила она. – Нет, больше. Ты король.

– Виктория, – сказал он, – у меня мало времени. Мне вообще не следовало приходить…

– Я бы иссохла, если бы ты не пришел… душу мне выжгло бы, как засухой… – выпалила она, но он взял ее за руку, чтобы остановить.

– Послушай меня, Виктория. Я пришел сказать, что уезжаю. Я пришел попросить тебя оставаться сильной, пока меня не будет.

– О муж мой! – От волнения она перешла на зулусский. – Куда ты собрался?

– Могу только сказать, что в очень далекую землю.

– Можно мне с тобой? – взмолилась она.

– Нет.

– Тогда я пошлю свое сердце, чтобы оно сопровождало тебя в пути, а тело мое будет здесь ждать твоего возвращения. Когда ты вернешься, муж мой?

– Не знаю, но нескоро.

– Для меня каждая минута твоего отсутствия станет утомительным днем, – негромко сказала она, и Мозес мягко погладил ее по лицу.

– Если тебе что-нибудь понадобится, обратись к Хендрику Табаке. Он мой брат, и я препоручаю тебя его заботам.

Она кивнула, не в силах говорить.

– Сейчас я могу сказать тебе только одно. Когда я вернусь, я возьму мир, который мы знаем, и переверну вверх дном. Ничто не будет прежним.

– Верю, – просто сказала она.

– Сейчас мне пора. Наше время истекло.

– Муж мой, – прошептала она, снова опуская глаза. – Позволь мне в последний раз быть твоей женой, потому что когда тебя нет рядом, ночи такие холодные и одинокие…

Он достал из кузова фургона свернутый брезент и расстелил его на траве возле фургона. Ее обнаженное тело на белом фоне казалось статуей из темной бронзы, уложенной на снег.

Потом, когда он утомился и лежал на ней, слабый, как ребенок, она нежно прижала его голову к своей мягкой теплой груди и прошептала:

– Как бы далеко ты ни уехал, как бы долго ни отсутствовал, моя любовь сожжет время и расстояние и я буду с тобой, муж мой.

* * *

Тара ждала его с горящей лампой. Когда Мозес вошел в палатку, она без сна лежала на койке. Увидев его, Тара села. Одеяло сползло ей до талии, обнажив груди, большие, белые, исчерканные голубоватыми жилками вокруг разбухших сосков; они совсем не походили на груди женщины, которую он только что оставил.

– Где ты был? – спросила Тара.

Не отвечая, он начал раздеваться.

– Ты виделся с ней? Джо запретил тебе это.

Он презрительно посмотрел на нее, снова демонстративно застегнул ворот комбинезона и повернулся, собираясь выйти из палатки.

– Прости, Мозес! – воскликнула Тара, сразу ужаснувшись мысли, что он уйдет. – Пожалуйся, останься. Я больше не буду так говорить. Клянусь, дорогой. Пожалуйста, прости. Я расстроилась, очень плохо спала… – Она отбросила одеяло, встала на колени и протянула к нему руки. – Пожалуйста, – умоляла она, – иди ко мне!

Он несколько долгих секунд смотрел на нее, потом начал снова расстегивать комбинезон. А когда лег в постель, Тара отчаянно уцепилась за него.

– О Мозес, я видела ужасный сон! Я снова видела сестру Нунциату. Боже, какие у них были лица, когда они пожирали ее плоть! Они были как волки с красными пастями, из которых текла ее кровь. Это было ужасно, я и вообразить такое не могла. Меня охватило отчаяние за весь мир.

– Нет, – возразил Мозес. Он говорил негромко, но его голос отдавался в теле Тары, словно она стала декой скрипки, дрожащей от мощи струн. – Нет, это была красота, жестокая красота, очищенная от всего, кроме правды. Ты стала свидетельницей гнева моего народа, а этот гнев священен. Прежде я только надеялся, но теперь, увидев его воочию, поверил всей душой. Это освятило нашу победу. Они ели плоть и пили кровь, как делаете вы, христиане, заключая договор с историей. Ты видела их священный гнев и должна поверить в нашу окончательную победу.

Он вздохнул, его широкая мускулистая грудь поднялась и опустилась в кольце ее рук, и он уснул. Тара так и не смогла к этому привыкнуть – он засыпал, словно захлопнув дверь в сознание. А она осталась наедине со своим одиночеством – и страхом, потому что знала, что ее ждет.

Ночью за Мозесом пришел Джо Цицеро. Мозес оделся, как одевались тысячи рабочих с золотых шахт, – в серую шинель, остаток армейского обмундирования, и вязаный шлем, закрывающий лицо. Вещей у него не было: так велел Джо, и когда старый «форд»-пикап остановился на дороге и мигнул фарами, Мозес быстро вышел из «кадиллака» и побежал к нему. Он не простился с Тарой – они попрощались заранее – и даже не оглянулся на нее, одиноко сидевшую за рулем «кадиллака».

Как только Мозес сел в «форд», тот рванул с места. Задние фары мигнули и исчезли за поворотом дороги, и Тару охватило такое отчаяние, что ей не верилось, что она сможет его пережить.

* * *

Франсуа Африка работал директором школы для цветных в Кейп-Флэтс – чуть полноватый, серьезный, лет сорока с небольшим, с кожей цвета кофе с молоком и густыми курчавыми волосами, которые он делил пробором посередине и приглаживал с помощью помады.

Его жена Мириам тоже была полная, но гораздо ниже ростом и моложе мужа. Она преподавала историю и английский в Манненбергской школе, пока директор не женился на ней, а теперь занималась воспитанием своих четырех дочек. Мириам возглавляла местное отделение Женского института и использовала этот пост, чтобы прикрыть свою политическую деятельность. Во время кампании неповиновения она была арестована, но обвинение ей не предъявили и освободили с запретительным ордером. Три месяца спустя, когда страсти улеглись, ее ордер не был возобновлен.

Молли Бродхерст знала Мириам еще до того, как та вышла за Франсуа; эта пара часто бывала в доме Молли. Круглолицая Мириам в толстых очках постоянно улыбалась. В ее доме рядом со школой было чисто, как в операционной, все кресла покрыты вышитыми салфетками, пол блестел, как зеркало. Ее дочери были всегда прекрасно одеты, с цветными ленточками в косичках; как и Мириам, они были круглолицые и довольные – скорее вследствие кулинарного мастерства Мириам, чем благодаря ее генам.

Тара впервые познакомилась с Мириам в доме Молли. За две недели до родов она поездом приехала с экспедиционной базы у пещер Сунди. Она заранее заказала купе целиком и всю дорогу держала дверь закрытой, чтобы ее не узнали. Молли встретила ее на станции Паарл: Тара не хотела рисковать и показываться на главном вокзале Кейптауна. Шаса с семьей по-прежнему считали, что она работает с профессором Херст.