– Райдо не хозяин.

– Тю, а кто?

– Вожак.

Шериф пожал плечами: с его точки зрения разницы не было никакой.

Нат задерживался.

Ийлэ изначально не по вкусу пришлась мысль отправить его в город. В городе небезопасно.

Она знает. Она не находит себе места, мерит комнату шагами, и малышка, чувствуя ее волнение, ворочается, ерзает, вяло хнычет. И никак не желает засыпать.

– Дай сюда, – проворчал Райдо. – И успокойся уже… не заставляй меня ревновать.

– Что?

– Обо мне ты так не беспокоишься. – Девочку он положил на сгиб руки. – Вот так… а то мамочке твоей опять что-то в голову втемяшилось… в этой голове слишком много всего…

Много. Наверное. Но что-то случилось.

И Дайну он взял…

Кажется, это Ийлэ вслух произнесла.

– Расскажи о ней, – попросил Райдо, усаживаясь у камина. Он двигался все еще осторожно: пусть осколки разрыв-цветка и спали, но тело помнило боль. Тело не желало новой.

– Зачем?

Ийлэ остановилась у окна. И вправду, что она себе надумала? Нат? Да какое ей до Ната дело. Она заключила сделку с Райдо и о нем бы должна беспокоиться, как о залоге собственного будущего.

– Просто… пытаюсь понять, что она за человек.

– Люди лгут.

– Все лгут, Ийлэ. Люди, псы, альвы… все убивают… и умирают… творят что зло, что добро…

– На мудрые мысли потянуло? – Она заставила себя дышать.

Предчувствие беды не уходило. Напротив. Чем сильнее Ийлэ старалась отрешиться от него, тем острее становилось понимание, что вот-вот произойдет нечто такое… страшное…

…а тогда не было никаких предчувствий.

…тогда она позволяла себе быть преступно беспечной. Верила, что все – почти игра…

– Да какая это мудрость? Дерьма везде хватает, но это еще не значит, что весь мир из него слеплен… Я знаю, что Дайна служила в этом доме.

– Да. – Ийлэ не без труда отвела взгляд. Все равно обындевевшее стекло утратило прозрачность, и не разглядишь, что там, по другую его сторону. – Служила… ее матушка наняла… она в Благотворительном комитете состояла. Дайна – сирота, и… ее учили кое-чему, но этого мало, чтобы попасть в хороший дом. Без рекомендаций на приличную работу не устроишься. А кто даст рекомендации сироте? Но директор приюта писала дамам из комитета… просила… и за Дайну попросила… она думала, что Дайна – очень милая скромная девушка…

Снегопад прекратился. И буря улеглась еще вчера. Дом выдержал ее и теперь лишь вздыхал под тяжестью снегов.

– И маме так показалось… она пришла вся такая… несчастная… ее в доме жалели… кроме найо Рамси… нашей экономки.

– Она не жалела?

– Она сразу сказала, что Дайна себе на уме.

У найо Рамси было вытянутое костлявое лицо с темными глазами, маленькими, глубоко посаженными, и глаза эти смотрели с неодобрением.

Она носила серые платья. И белые воротнички, накрахмаленные до хруста.

– Следила за ней… найо Рамси за всеми следила, но за Дайной особенно. Говорила, что от таких девиц надо ждать неприятностей. Мама отмахивалась только. Дайну не за что было увольнять… да и неудобно перед остальными дамами… все ведь принимали в дома сирот, хотя бы года на два… или дольше, если по нраву пришлось, главное, чтобы рекомендации заслужить, а тут…

Ийлэ прислушалась. Ничего. Никого. Только ветер в трубах воет, пробирается в дом. Комнат слишком много, а Нат не способен управиться со всеми, поэтому камины задернуты серым пеплом. Лишь этот горит: манит подобраться ближе, обещает тепло и покой.

Но тревожно. Почему его до сих пор нет?

Райдо сказал, что Нат вернется затемно, а темнеет зимой быстро…

– Потом прислуга стала просить расчет. И найо Рамси тоже уехала. У нее сын был, которого забрали воевать… а у него осталась жена и дети. Найо Рамси сказала, что им она нужней… без нее в доме стало иначе…

Ему сложно объяснить, в чем именно заключались перемены, да и сама Ийлэ не понимает, чтобы до конца. Сохранился прежний распорядок. Обеды и ужины, посиделки в другой гостиной. Карточный стол. Тихие беседы. Мама музицирует, а отец подпевает ей. Голос у него красивый, низкий… книга, которую Ийлэ читает пятый вечер подряд, скучная, но меж тем бросить не выходит.

Мозаика.

Настольная игра на троих.

И стакан молока, который приносят в постель.

Все как раньше, но слегка иначе.

– Дайна стала нужна. – Та память еще саднила, как старая рана. – В таком доме всегда много работы… о нем нужно заботиться.

Она погладила шелковую стену. Дом спал. Простил ее? А она его? Взаимное предательство… когда-нибудь он отзовется, и Ийлэ расскажет, что больше не держит на него зла.

– Она стала личной горничной матушки. У нее хорошо получалось с волосами управляться, настоящий талант. И мама сказала, что потом, когда все закончится, она даст Дайне рекомендации… то есть напишет, что она может быть не просто горничной, а личной… это ведь большая разница.

– Но ей было мало?

– Не знаю. Наверное. Маме… был нужен кто-то, с кем можно побеседовать… ее подруги о ней забыли… и писем больше не приходило… и все ждали чего-то… а Дайна всегда была готова выслушать… – Ийлэ провела коготком по каминной полке, которая нагрелась. И теплый камень напоминал о лете. – Мне кажется, что мама, сама того не желая, говорила ей больше, чем следовало…

Теплый камень. Еще немного, и раскалится.

Если сжать его в руке и держать, долго держать, быть может, это внешнее тепло растопит холод внутри Ийлэ?

– А потом мама сказала, что… мне следует уйти… спрятаться… ненадолго… но все пошло не так…

– Тише… что ты творишь, девочка? Руки лишние? – Райдо снова оказался рядом.

Когда? Какая разница.

За руку держал, а ладонь уже была в камине, почти касалась рыжих косм пламени.

– Об этом не надо вспоминать. – Райдо руку заставил убрать.

И от камина отступить.

Он развернул Ийлэ, обнял, стоял, водил по спине ее широкой ладонью, и странное дело: прикосновения эти не вызывали отвращения, напротив, успокаивали.

– Не сейчас… не время еще… ты про Дайну рассказывала… она появилась в доме?

– Да.

– Когда?

– Не знаю… я не… мне сначала было…

– Не до нее…

– Да.

С ним легче. И тревога отступает, но это ложное чувство защищенности, потому что… просто потому, что он – пес. Ийлэ ему нужна, чтобы жить, а он нужен ей… и Райдо клятву дал.

Впрочем, клятва лишь слова. Сдержит ли?