Снова звонит телефон. Долго. Настойчиво.

Вздыхаю, подношу экран к глазам. Тётка. Смаргиваю. За всё время моего замужества — это первый звонок. Что-то случилось?

— Да, тётя Аля, — почему-то накатывает дурнота. Ничего хорошего от её звонка не жду.

Тётка начинает что-то щебетать, а затем, как я это называю, «подтягивает живот» — есть у неё такая тактика: чует нутром:

— Что-то случилось, Тая?

Она спрашивает почти то же самое, что и мать Эдгара, но есть великая пропасть между этими двумя женщинами. Если первая тревожится и растеряна, то тётка — подозрительна и въедлива. Я так и вижу, как сверкают её глазки.

— Нет, ничего не случилось, — голос мой звучит, как обычно, но слёзы где-то близко. Тётка не тот человек, перед которым я бы сопли развешивала, но случались в моей жизни подобные казусы: всё же единственный родной мне человек. И жила я с ней семь долгих лет. Всякое бывало. И не всегда тётя Аля показывала себя исчадием ада.

— А ну не лги мне, Таисия! — квакает она противно. Звуки между носом и гортанью — первостатейная мерзость, но в таком боевом состоянии тётка неподражаема и непобедима. А ещё и непоколебима.

— Я не… — пытаюсь вырулить, но она меня перебивает.

— Может, встретимся? Приехала бы тётю навестить. Соскучилась я по тебе.

Верить ей — самообман, конечно. Но почему-то до боли хочется очутиться в стенах, где я выросла уже не одинокой. К тому же, завтра бал. А после — неизвестность. Мне нужно где-то приткнуться, пока не вырулю из семейной жизни. Наверное, придётся поползать на пузе. Я просила Эдгара не отдавать меня тётке. Думала, сумею подготовиться и найти пути к отступлению. Не сложилось.

— Я приеду, — обещаю спонтанно. — Вы сегодня дома?

— Приезжай. Жду тебя, — в тётке столько готовности, что впору задуматься о подвохе. Но в данный момент — всё равно. Вырваться бы отсюда. Тётка — не самый худший предлог. Может, заодно и в голове прояснится.

Эдгар

Я вызвал Костика. Меня трясёт, хоть внешне, наверное, об этом не скажешь. Снова и снова прокручиваю и вчерашний день, и сегодняшний разговор. Мне хочется ей верить. Плюнуть на все «бездоказательно» и верить, что брат против воли сорвал поцелуй. Что таблетки — не злой умысел. Что между Таей и Леоном нет ничего и не было. Что они не сговаривались за моей спиной, а Тая — не изменяла.

Но мой прагматизм и природная недоверчивость ломают и корёжат и тело, и мозг. Чтобы не сойти с ума, звоню Севе.

— Ты бы ещё раньше позвонил. Ночью, например, — голос у Мелехова мрачный. Судя по тону, он уже проснулся.

— Не бурчи. Есть несколько важных дел. Займись ими, раз уж вернулся. Первое — я бросил твою машину возле своего дома.

— Да ты офигел, Гинц. Вот так и доверяй тебе. Мне на вертолёте за ней слетать?

— Сева, — у меня и так нет настроения. Сегодня я его шуточки едва терплю, поэтому голос мой звучит так, что не мешало бы ему попридержать свой поганый язык. — Давай без твоих дурацких приколов. У тебя есть ещё одна машина, а у меня — прекрасная память. Фотографическая.

— Тебе жена сегодня не дала? — он решил, что бессмертный.

— Судя по всему, ты тоже не обласкан, — рычу в ответ.

— Хороший удар, Гинц, — хмыкает мрачно Сева. — Ладно, один-ноль в твою пользу. На кой мне машина. Ранее прозвучало резонное замечание, что я не бедный пейзанин, фотографический ты наш.

— На той, что, вероятно, её нужно отбуксировать в автосервис. Я не уверен, что с ней всё в порядке.

— Признайся: ты по ночам участвуешь в запрещённых заездах? Она в хлам или всмятку? И что случилось?

— Внешне, я думаю, она не пострадала. А за её богатый внутренний мир я не уверен.

Выкладываю Севе последние новости. Выказываю подозрение, что с его машиной могут быть нелады.

— Ну, офигеть, что я ещё скажу? — Сева что-то чересчур по-философски воспринимает новости. — Ты куда вляпался, Эд, пока я там красоток охмурял?

— Если бы я знал, то не слушал бы твои умничания.

Сева сегодня особенно раздражает меня. Надиктовываю ему список дел и отключаюсь. Перед глазами — Тая. Моя жена. Лицо её открытое и беззащитное. Я должен решить. Готов ли закрыть на всё глаза. Плюнуть на все свои подозрения и ревность. Или придерживаться стальных принципов до конца, не ломая, не меняя себя?..

А потом приходит опустошение. Не знаю, как там с принципами, но именно сейчас я сломлен. Что останется мне, если Таи не будет рядом? Одиночество? Тишина? Покой? Не наелся ли я этого выше крыши? Брат и сестра — дети, к которым я и привязаться толком не сумел? О Леоне лучше не думать. Не думать. Не копить злость, иначе не знаю, как остановлюсь, если вдруг… 

Тая

Я стараюсь не замечать охранников, что следуют за мной, как два цепных пса. Бабки на лавочке рты раскрыли. Здороваюсь и прохожу мимо. Эти двое первыми входят в квартиру, как только тётка открывает дверь. Проходятся танком по комнатушкам.

Тётка только ртом зевает, как рыба. Накрашенным ярким ртом. Она… постарела за то время, что я её не видела. А ведь прошло — всего ничего. Лицо нездоровое, одутловатое. Мешки под глазами. На голове — воронье гнездо.

— Я могу побыть со своей тётей наедине? — спрашиваю у безопасников. Те хмуро кивают и выходят. Будут торчать у двери, наверное. Но без них дышится легче.

— Эт-то что такое, Таисия? — обретает тётя Аля голос. — Что за бугаи с тобой? Твой Гинц бандит, да? А прикидывался порядочным человеком, бизнесменом. И вот… отдала овечку волку в пасть.

Она смотрит на мою руку в синяках. Прячу её в карман, но поздно.

— Он тебя ещё и бьёт? — глаза у неё нехорошие, жабьи, злые. Но злится она не на меня, а на Гинца. Обычно она так смотрит, когда затевает пакость, тяжбу, жалобу накатать, анонимку настрочить.

— Нет, — мотаю головой.

— Ладно, не покрывай. Знаем, плавали, — прерывает она меня и машет рукой. — А ты ещё дурочка, раз оправдываешь его. Таких надо давить, как гнид, чтобы голову не поднимали!

Тётка сжимает пухлую руку в кулак и трясёт им, как реликвией.

— Тёть Аль, не надо, — она меня за пять минут измотала так, будто я марафонскую дистанцию пробежала. — Я не для того сюда приехала.

— А я для того как раз тебя позвала. Посмотреть на тебя хотела. Увидеть своими глазами, как живётся.

— А по внешнему виду много можно определить? — горько улыбаюсь я.

— А как же! — растягивает она свои губёшки в улыбке. Помада уже скаталась неаккуратными валиками, отложилась в уголках её губ. — В зеркало посмотрелась бы. Глаза грустные. Лицо унылое. И сразу видно: непорядок. Для счастливой жены ты слишком уж нос отрастила. Прям до пола.