Спала, – я сунула нос в чашку, но там было пусто. Магмобиль даже сквозь захватанное стекло сверкал так, что глаза слепило, а Кас педантично складывал тряпку уголок к уголку. – По текучке есть что-нибудь?

Подхолмс, коварно подхихикивая, открыл журнал и развернул его так, чтоб мне видно было три пространных письма от постоянной клиентки. Бдительная тетка с курами за каким-то демонам сменила место жительства, а узрев и опознав меня, принялась за любимое дело с удвоенным энтузиазмом. Как выяснилось, квартира у нее была угловая с окнами, выходящими с одной стороны на кладбище, а с другой – на стихийный рынок, два самых популярных места в 1-м Восточном, не считая набережной.

– И чего там? Опять гарпии? Гули? Монстра завелась? Штось выло и зубищами ерзало, а из под соседкиной двери тленом тянет?

– Некроманы шабаш устроили, песни скабрезные дурными голосами выли, скелеты водили хороводом и так костями гремели, что моченьки спать не было, примите меры, иначей в Центральное жалобу подам, – речитативом читал Подхолмс.

– Некро… Кто?

– Некроманы.

– А! Так выпускной в старшей школе вчера был. Но на кладбище загляну, мне по графику туда и еще в парочку мест. И отчеты подписать. Когда это закончится?

– Отчеты? Никогда.

Я вздохнула. Вернулась к себе, добыла из ящика стола пачку писулек, забрала еще стопочку у Пышко и направилась к свежеотмытому магмобилю. В отсутствии главного отчеты в архив приходилась возить лично, а перед этим визировать у районного координатора в Центральном. Мало им вирт-базы, обязательно нужно пару подвалов бумагой забить… При мысли о подвалах я поежилась и сразу же руки заныли. Памятные несколько часов в компании Арен-Тана и двух неизвестных типов, так и оставшихся неизвестными. Мои руки не совали в странные штуки, ограничители были аналогом привратной ленты. Их пели. Втроем. В три слоя, одновременно, если вы можете себе представить, как поют слоями – каждый свое, но вместе.

Меня тогда, на второй день после похорон, прямо из дома забрали, и была я, мягко говоря, не совсем в себе. Помню, что ба комкала платок, а в глазах стояли слезы. Я ее никогда в слезах не видела. Даже когда папы не стало, она плакала где-то одна. На мне было мокрое покрывало – это Лудвиг меня скогтил, как заправский санитар. Когда комната вспыхнула, он первый прибежал, водой шваркнул и меня в покрывало завернул. Субтильный ведьмак оказался на поверку жилистым и цепким. И страшных моих черных перьев и когтей не испугался, только смотреть стал совсем по-другому. Причиной явно не моя поехавшая крыша была. Я только повторяла, чтоб меня одну оставили и гремела зубами по кружке. С чем, не помню, зато явление светена Гериха – как сейчас. Кто-то их вызвал или они за мной следили сами?

А все Ясен виноват, выбесил до звезд в глазах. Явился во плоти.

Я, скрючившись, лежала на постели в той же одежде, что была на отпевании. Знаю, что заглядывала Лукреция, оставила поднос с едой и чаем, вполголоса спорила в коридоре с Лудвигом, который настаивал, чтобы ба вызвала специалиста. Они чуть не разругались. Потом голоса стихли, а ко мне подкралась бездна и легла рядом.

Поверх моей руки – холеная мужская: аккуратные ногти, светлая гладкая кожа, перстень с черным изумрудом.

Ну… Прекрати. Совсем раскисла. Где моя колючка? – прошептал он, шекоча кожу за ухом дыханием с запахом кофе и апельсина, сжал мои безвольные пальцы и своей рукой приложил мне к груди. – Здесь не должно быть сожалений. Подумай сама, ведь это они с тобой сделали, твоя мать и твой отец. Меня вот тоже никто не спрашивал. И потом, те, кто старше, всегда уходят. Раньше или позже, какая разница, если все, что ты могла получить от них – ты уже взяла. А твоя скорбь – просто привычка, навязанная обществом. Не любовь – инстинкт выживания. Ты боишься, что осталась одна. Но это совсем не так. Теперь ты не будешь одна. Ведь есть я, а я – всегда прихожу.

– Убирайся, – одними губами произнесла я. Тогда мне еще было не все равно, что он касается меня, и не все равно, что тело-предатель уже ноет от жажды мурашками кожи, так же, как когда другой лежал вот так, рядом, и касался руки.

Ясен обдал холодом грани, и спину пронзило болью – его костистые пальцы сгребли лезущие между лопаток темные ленты, потянули, заставляя выгнуться.

Не смей звать его, иначе…

Договаривать смысла не было. Я знала, что именно “иначе”. Несмотря ни на что, у меня все еще оставалось, кого терять.

А самое отвратительное – он был прав насчет родителей. Насчет темной, что меня родила, уж точно.

Однажды ты перестанешь гнать меня прочь, а потом и позовешь, – прижался носом к шее, втягивая запах моей боли, наслаждаясь тем, как меня рвет на части от желания и ненависти. – Если все предопределено, разве не проще подчиниться? – урчал, прикидываясь тьмой, оглушал сладким вкусом силы. – Прекратить бороться и тратить себя на бесплодное?

Я вскочила. Оборванные ленты осыпались призрачным пеплом. Ясен, масляно блестя глазами, развалился на постели, будто у себя дома и руку под голову сунул. Черные пряди сытыми змеями лежали на покрывале. Опасный. Очень-очень опасный в своем безумии. Красивый. Как он. Только Мар – колючий и теплый, а Ясен острый и холодный. И шорох от него, словно подушечкой пальца по краю лезвия.

Поводок, на котором он держал меня теперь, был куда прочнее прежнего. Лукреция, Альвине, Мар…

– Не смей. Его. Звать, – в голос прошипел он, в одно мгновение оказываясь рядом, – позовешь, когда я скажу, – и пнул меня за грань.

Я уперлась на пороге крыль... Крылья!? Серые, с острыми костяными перьями и звездно синим светом на гранях… Миг… Удар сердца под черной коркой. Мираж. Всего лишь отражение невозможного, распавшееся на серые и черные ленты.

А когда он, рассмеявшись на мое отчаянное желание, снова ударил тьмой, я ответила ненавистью и светом.

Перестаралась. В комнате заполыхало. Перед глазами все было белое от ярости, и казалось, что я сама сейчас сгорю, пока Лудвиг меня водой не окатил и рулетиком не замотал.

Молодец, – изгалялась бездна, – но над контролем еще работать и работать.

Так в покрывале и везли. Хотели оковы надеть, но Арен-Тан головой качнул. Вернулась вечером с печатями и самой было дико от спокойствия. Это же как