«Каждый чувствует себя комфортнее, находя в жизни больше удовольствия, чем когда-либо прежде. Взгляните хотя бы на дороги, забитые автомобилями. Все это означает, что люди тратят деньги» (24).

Быстрое восстановление экономики в 1921 году можно было бы объяснить скорее влиянием новых нарративов, нежели применением правительством мер по стимулированию экономической активности.

Сравнение депрессии 1920–1921 годов и Великой депрессии 1930-х

Исследователи трудовых отношений обнаружили, что в период депрессии 1920–1921 годов рабочий класс спокойнее воспринимал сокращение заработной платы, которое тогда объясняли снижением цен, чем во время случившейся позднее Великой депрессии 1930-х годов (25). В период первой профсоюзов было меньше, и влияние, оказываемое ими на массы, было не столь значительным. Поэтому и пропагандистская работа профсоюзов была не слишком эффективной. Таким образом, в 1920–1921 годах работодатели смогли добиться большего, утверждая, что вынуждены урезать заработные платы из-за дефляции. Они отмечали, что в связи со снижением цен, по которым теперь можно было продавать продукцию, доход предприятий, необходимый для выплаты заработной платы работникам, также уменьшился. В книге «Забытая депрессия» Джеймс Грант объясняет относительно быстрое завершение депрессии 1920–1921 годов как раз гибким подходом к изменению ставок заработных плат.

Нарративы 1930-х годов, напротив, объясняли сокращение зарплат работников исключительно жадностью и лживостью работодателей. Религиозных деятелей критиковали из-за того, что они начали высказываться на политические темы, осуждая деятельность бизнесменов:

«Некоторые священнослужители, которые полагают, что их предназначение в том, чтобы проповедовать экономику, а не религию, слишком много рассуждают о зарплатах и стремятся повлиять на общественные настроения. Они страстно пропагандируют введение минимальных ставок зарплаты и продолжительности рабочего дня, подкрепляя свои слова настолько масштабными и красивыми аргументами, касающимися заботы о людях, что те, кто выступает против проведения подобных мер, приводя не менее весомую аргументацию, оказываются причисленными к категории сторонников потогонной системы производства и противников прогресса человеческого общества» (26).

Подобные рассуждения, разумеется, мешали работодателям сокращать заработные платы, хотя они и пытались избежать увольнений и сохранить доброжелательное отношение общественности. Кроме того, как было отмечено в главе 13, принятый в июне 1933 года Закон о восстановлении промышленности запрещал сокращать заработную плату работников. И даже после того, как в мае 1935 года Верховный суд признал этот закон неконституционным, политический курс президента Франклина Рузвельта лишь создавал все больше препятствий для таких сокращений (27). Введение ограничений стало следствием влияния нарративов времен Великой депрессии, которые говорили о том, что сокращения зарплат абсолютно недопустимы. Даже если бы ограничения не вводились, работодателям было бы очень непросто сократить зарплату своим работникам, оправдывая это решение снижением цен.

Нарратив о «возвращении к нормальности» в период Великой депрессии 1930-х был уже не столь заметным, однако и опровергнуть его по прошествии времени не так-то просто. В период депрессии 1920–1921 годов полагали, что происходившие тогда события были переходным периодом на пути к возвращению к нормальной жизни после войны и эпидемии «испанки», что коренным образом отличало ее от Великой депрессии.

В период Великой депрессии проблему растущей безработицы и падения цен рассматривали сквозь призму других нарративов, которые в 1930-е годы получили поистине эпидемическую популярность. В их числе – нарративы о доверии (см. главу 10), бережливости (см. главу 11), безработице, возникшей в результате технического прогресса (см. главу 13), и крахе фондового рынка 1929 года (см. главу 16).

Бойкоты и спекулянты в период Великой депрессии 1930-х годов

О депрессии 1920–1921 годов начали вспоминать во время краха фондового рынка 28–29 октября 1929 года (28). Последний серьезный кризис занимает особое место в сознании людей, особенно если учитывать, что это был на тот момент величайший кризис в истории. Такие эпизоды, оставаясь в памяти людей, получают широкое распространение. Хотя в одном из нарративов начального периода Великой депрессии речь шла о том, что текущая ситуация является, по сути, повторением событий 1920–1921 годов, более масштабные нарративы того периода, должно быть, отличались от него в некоторых важных аспектах. Популярный нарратив 1920-х годов, в котором рассказывалось о страданиях людей во время Первой мировой войны, спустя десятилетие, к 1930-м годам, несколько утратил свою значимость. Однако наблюдавшаяся в те годы дефляция мало чем отличалась от предыдущей. Казалось, произошедшее в 1920–1921 годах снижение потребительских цен было самым стремительным в истории. Поскольку в 1929 году многие люди ожидали такого же падения цен, как в 1920–1921 годах, они предпочли отложить совершение покупок до момента, когда цены максимально опустятся.

Спустя примерно месяц после краха фондового рынка, случившегося 28–29 октября 1929 года, в новостях начали все чаще отмечать признаки снижения объема розничных продаж в США в период сезона ежегодного рождественского шопинга. Авторы писали о том, что объем традиционных покупок, которые люди совершают в рождественский период, соответствует обычным показателям, а вот спрос на предметы роскоши упал. При этом нужно понимать, что объем продаж сохранялся на нормальном уровне лишь благодаря снизившимся ценам, изменение которых было связано с «психологическими последствиями краха фондового рынка» (29).

Экономисты предполагали, что спад будет таким же краткосрочным, как и в 1920–1921 годах. Этим объясняется уверенность, с которой президент Гувер и другие известные личности в 1930 году заявляли, что депрессия, начавшаяся в 1929 году, скоро завершится. Однако люди в большинстве своем президенту Гуверу не поверили.

В 1932 году, когда экономический спад периода Великой депрессии приближался к своей максимальной отметке, не терял популярности нарратив о том, что цены в конечном счете упадут до уровня 1913 или 1914 годов. Это означало бы снижение ценовых показателей 1933 года, которые и так были минимальными, еще на 20 % (30). Популярность этого нарратива объясняет решение людей об отказе от покупки потребительских товаров. В 1932 году Кэтрин Хакетт писала:

«Я прочла достаточно много прогнозов экономистов и поняла, что мои собственные предположения о дальнейшей динамике рыночных цен ничуть не хуже тех, что предлагают другие люди. Домохозяйка играет на падающем товарном рынке подобно тому, как инвестор играет на падающем фондовом рынке: она сидит смирно и ждет, когда цены стабилизируются, прежде чем приобрести что-либо, помимо предметов первой необходимости. Но мне не нужно быть экономистом, чтобы понять, что, если все двадцать миллионов домохозяек примут такое решение, восстановление бизнеса затянется на неопределенный срок» (31).

Эта цитата иллюстрирует некоторые важные особенности потребительского поведения. Хакетт проводит параллель между поведением потребителей и поведением биржевых спекулянтов, которые не доверяют экспертам и направляют свою эмоциональную энергию на формирование собственных прогнозов изменения цен конкретных акций. Она также отмечает высокую «заразность» нарративов о таких спекуляциях. В данном случае женщины выступают в роли спекулянтов, рассказывающих истории о своих верных решениях и ошибках, приведших к совершению успешного либо, наоборот, неудачного приобретения в условиях непредсказуемых ценовых изменений. Даже если среднестатистический покупатель ожидает некоторой инфляции (предполагающей рост цен), результатом его поведения