– Я и потом был твоим другом, Элла. Я никогда не переставал с тобой дружить, – уязвленно сказал Феликс.

Элла повернулась к нему:

– Да, но не так, как раньше. Я же не перескакивала через каменные стены на жеребцах. – Она снова повернулась к Изабель. – У вас с Феликсом всегда были какие-то приключения. Вы рассказывали о них, и это всегда было так здорово, вот только я не могла этого вынести. Не могла вынести того, что ты нравишься ему больше. Что вы уходите и забываете про меня. Вот я и решила сделать так, чтобы это прекратилось.

Изабель вспомнила, какой несчастной бывала Элла, когда они с Феликсом уезжали в Дикий Лес, и как радостно встречала их. «Я должна сердиться на нее. Ненавидеть», – думала Изабель. Но не ощущала ни гнева, ни ненависти, а только глубокую-глубокую печаль.

– Я так раскаивалась потом, – продолжала Элла. – Когда увидела, как ты несчастна. Но не могла рассказать тебе о том, что сделала, – мне было страшно. Я боялась, что ты возненавидишь меня за это. А позже между нами все изменилось, и ты все равно стала меня ненавидеть.

Элла встала, подошла к Изабель и села с ней рядом.

– Скажи что-нибудь, – взмолилась она. – Что угодно. Скажи, что ты меня ненавидишь. Хочешь, чтобы я умерла.

Изабель судорожно выдохнула. Так громко, словно копила в себе этот вздох не секунды или даже минуты, а годы.

– Она как пожар, Элла, – сказала она.

– Кто?

– Зависть. Горит горячо и ярко. И гложет, и гложет тебя изнутри, пока ты не превратишься в обугленную развалину, пустую и никому не нужную.

– Точно. Один пепел, – согласилась Элла.

Изабель закрыла глаза и принялась перебирать этот пепел.

Все было бы иначе, не сожги Элла ту записку. Она не потеряла бы Феликса. Не рассталась с Нероном. Сохранила бы себя.

Ей вспомнился день, когда ушел Феликс, и годы, прошедшие без него. Зато с учителями музыки и танцев. С примерками платьев. С часами, проведенными за шитьем, хотя душа тосковала по седлу и полю. С мучительными обедами, когда ухажеры оглядывали ее с головы до ног оценивающим взглядом, а потом натянуто улыбались и разочарованно отводили глаза. А как ей стало больно и одиноко, когда она обнаружила, что быть дамой – это не для нее. Изящные дамские туфельки жали, корсеты давили, и сами дамские разговоры, мечты, желания и симпатии были ей узки. Собственная жизнь показалась ей прекрасным платьем, сшитым по чужой мерке.

– Прости меня, Изабель. Я так перед тобой виновата, – сказала Элла.

Изабель открыла глаза. И увидела руки Эллы – стиснутые в кулачки, они лежали на ее коленях. Изабель накрыла ладонью один кулачок, одни за другим выпрямила на нем пальчики и сплела их со своими.

Ей было жаль многих. Жаль свою мать, которая всю жизнь искала ответы на любые вопросы в зеркале. Жаль Берту, которая плакала, делая злое дело, и Сесиль, которая не плакала. Очень жаль Тави, которая писала уравнения на капустных листьях.

Ей было от души жаль всех девушек из мрачных старых сказок, которые сидели взаперти в каменных башнях. Или в пряничных домиках. Тех, что заблудились в лесу, спасаясь от охотника, который должен был вырезать им сердце.

Но особенно – трех маленьких девочек, которые, играя в один прекрасный день под липой, получили в подарок яблоко раздора.

Элла встала.

Подошла к Тави, которая сидела на стуле, и опустилась перед ней на колени.

– Прости меня, Тави, – сказала она. – Мой поступок причинил боль и тебе.

– Все хорошо, Элла, – ответила Тави, вставая. Затем она подняла Эллу и обхватила ее руками. Изабель подошла и тоже обняла их. С минуту все трое стояли и плакали, не размыкая горячих объятий.

Потом Элла повернулась к Феликсу.

– Я должна попросить прощения и у тебя, – сказала она, протягивая ему руку. – Твоя жизнь была бы иной, не укради я ту записку.

– Ох, Элла, – сказала Феликс, беря протянутую ему руку. – Как мне жаль, что ты подумала, будто я больше тебе не друг.

Наконец Элла подошла к Гуго.

– А тебя и вовсе бы здесь не было, если бы не та записка, – сказала она ему. – Ну то есть ты не стоял бы сейчас здесь. Не влип бы в эту историю…

Гуго пожал плечами:

– Вообще-то, мне вроде как повезло. Последние две недели, что вы жили у нас, – тут он кивнул на Изабель и Тави, – были жутко тяжелыми, но интересными. До вас что у меня было, в моей жизни? Капуста, да и только. А теперь у меня есть друзья.

Изабель обхватила Гуго рукой за шею и втянула в их круг. Он хотел улыбнуться, но получилась гримаса. Тогда он торопливо похлопал Изабель по спине ладонью и высвободился. Та поняла, что он не привык к нежностям.

– Нам пора. Надо еще найти способ доставить Эллу в безопасное место, а карты – королю, – сказал Гуго. – А это куда как труднее сделать после восхода.

– Тогда нам понадобится вооруженный эскорт, – сказала Тави уныло. – Свой полк. Да нет, бери выше, целая армия.

Изабель молчала. Она медленно обходила мансарду Феликса, задерживаясь взглядом на полках. На комоде. На каминной доске. Наконец она обернулась и сказала:

– За армией не надо далеко ходить. Она у нас есть.

– Вот как? И где же она? – спросила Тави.

Изабель сняла с ближайшей полки деревянного солдатика и на ладони протянула его сестре.

– Вот.

Гуго моргнул, глядя на солдатика на ладони Изабель, и натянуто улыбнулся.

– Знаешь, тебе лучше прилечь. На кровать Феликса. Если ты устала, надо отдохнуть, – сказал он.

Изабель бросила на него колючий взгляд:

– Я не устала. И не спятила, как ты думаешь. Я серьезно. Королева фей. Она превращается в рыжую лису и живет в корнях большой липы. У нее сильная магия.

– Королева фей… – повторил за ней Гуго, приподняв бровь.

– Это правда, Гуго, – подтвердила Элла. – Как-то ночью, когда я терзалась от разбитого сердца, она сама пришла ко мне и спросила, чего я хочу больше всего. Я рассказала, и она исполнила мое желание. А как я, по-твоему, попала на королевский бал?

– Я тоже видел лису, о которой ты говоришь, – сказал Феликс. – В детстве. У нее мех цвета осенних листьев и ярко-зеленые глаза.

– Она превратила мышей в коней, а тыкву – в карету, – добавила Элла.

– И она сможет превратить деревянных солдат в настоящих, наверняка, – сказала Изабель. – Все, что нам нужно, – это доставить их к большой липе.

– Но как? – спросила Тави, поворачиваясь вокруг себя и обводя комнату взглядом. – Их ведь так много.

– Две тысячи сто восемьдесят пять, – уточнил Феликс.