— Держись, сынок! Ты отомстишь за нас проклятым фашистам. А теперь запоминай: штандартенфюреру СС Шталеккеру понравилась идея Синаева о создании русской национальной фашистской партии. Вскоре его отправили под Берлин, в местечко Вустрау, где так называемое Восточное министерство Розенберга вместе с Главным имперским управлением безопасности Германии начало готовить кадры для оккупированных районов Советского Союза. Фамилию пятого мы так, Петя, и не установили. Кличка у него была «Кубанский казак». Красивый, высокий, с черным, смолистым чубом ходил этот гад. Пытался заняться выявлением командиров и комиссаров Красной Армии. Мы его быстро раскусили. Смерть свою этот продавшийся фашистам иуда пашел в яме с человеческим дерьмом. Утопили его военнопленные.

Кузьмич замолчал, затем тяжело вздохнул:

— Вот и все, что я хотел сообщить тебе, Петруша. Мало, конечно. Поверь мне — возможности наши очень ограниченны. Если есть у тебя вопросы, давай, выкладывай их. Пока есть время, постараюсь ответить.

Петя с благодарностью посмотрел на танкиста и сказал:

— Ну, что вы, Алексей Кузьмич. Мне кажется, что эти ваши сведения будут представлять большой интерес для советского командования. Главное, доставить их на нашу сторону. А теперь расскажите о внутреннем распорядке лагеря. Когда поднимаетесь? Во сколько отправляетесь на работу? Чем вас кормят? Ну и так далее…

Танкист усмехнулся, зло сплюнул и промолвил:

— Чем нас кормят фашисты? Слышь, Семеныч, разве можно назвать это кормежкой? Да свиней, Петя, лучше кормят, чем нас. На сутки нам выдают 200 граммов хлеба с древесными опилками, 3/4 литра мучного супа и столько же кипяченой воды. Фашисты называют эту воду чаем. Хлеб и вода выдаются немецкими солдатами сразу после подъема, во дворе лагеря. Подъем в 6 часов утра, в 7 — выход на работу, обед — в 12 на месте работы. На обед отпускается ровно столько времени, чтобы проглотить бурду под названием суп. В 20 часов конец работы. Перерывов и перекуров нет. В 22 — отбой ко сну.

Потрясенный Петя удивленно произнес:

— Да как же вы работаете?.. Разве можно при таком питании заниматься такой тяжелой работой? Что делают проклятые фашисты!

Кузьмич усмехнулся и ответил:

— Не удивляйся, мой дорогой мальчик. Это фашизм. На сегодня самый страшный, самый гнусный строй на земле. Предстоят большие жертвы. Но в конце концов победа будет за нами.

Юный разведчик с тоской смотрел на Кузьмича. Он понимал, что в этой гитлеровской «кухне смерти» танкист долго не выдержит. Мозг лихорадочно работал: ему хотелось сделать что-то приятное этому мужественному человеку. И тут ему пришла мысль: «Кузьмичу нужно устроить побег, я ему помогу, и мы вдвоем уйдем в Ленинград».

Глаза мальчика радостно заблестели, и он быстро заговорил:

— Алексей Кузьмич! Вам надо бежать как можно скорей отсюда. Помощь я окажу. Достану одежду, и прощай фашисты!

Танкист с грустью в глазах посмотрел на юного разведчика, тяжело вздохнул и сказал:

— Нет, Петя, бежать я не могу.

Мальчик удивленно посмотрел на Кузьмича. А тот продолжал:

— Я не могу подвести товарищей, нашу организацию. Мы готовим массовый побег. Когда это будет? Не знаю. Но если я убегу один, пострадает вся наша рота. Будет расстреляно пятьдесят военнопленных. Да, мой дорогой мальчик, за одного бежавшего фашисты расстреливают пятьдесят человек. Таков приказ Верховного командования гитлеровской армии на оккупированной территории Ленинградской области. Кроме того, мне надо рассчитаться кое с кем за смерть танкиста Гришина, за смерть Ивана Седова, за смерть других моих земляков, расстрелянных и замученных в этом проклятом лагере… Я тебе сейчас расскажу о них, а ты обязательно передай нашим. Пусть знают, что творят фашисты с русскими людьми.

Вскоре Петя со всеми подробностями знал, почему лагерь остался сегодня без обеда. Обильные слезы брызнули из его печальных глаз. Он сам был страшно удивлен этим, так как считал себя закаленным, бывалым разведчиком и мокроту эту не мог переносить. Ему было неудобно перед Кузьмичом и его молчаливым напарником, но заставить себя не плакать он не мог. Ему очень, очень жалко было танкиста Гришина, убитого одним ударом кулака гориллообразным фельдфебелем Рунге. Жалко было растерзанного фашистами Ивана Седова, лагерного номера 1128, которого псы-полицейские уже наверняка закопали во рву за шестым бараком, где закапывают они ежедневно почти тридцать наших соплеменников.

Кузьмич и Семеныч с жалостью смотрели на мальчика и думали: «Сколько пришлось уже пережить этому маленькому человеку, которого фашизм лишил радостей детства. И сколько ему еще придется пережить, пока сломают хребет ненавистному врагу». А Петя, стыдясь своей мимолетной слабости, быстро вытирал слезы и с гневом шептал:

— Это вам, сволочи, так не пройдет. Очень скоро вы ответите за все это…

Шпалы поднимались все выше и выше. И вот она — уже недосягаемая высота для военнопленных. Двое из них попытались поставить шпалу на попа и таким образом поднять ее. Но шпала выскользнула из их ослабевших рук и с грохотом упала. Один из этих бедолаг еле-еле успел отскочить в сторону. От неминуемой смерти спасла его только былая реакция. И тут раздались крики охранников. Двое из них поднялись от костра и быстро пошли к пленным. Бряцая затвором автомата, один, словно взбесившийся бык, орал:

— Рюски Ваньки! Бистро! Ново места работа, шнель, шнель, руссише швайне. Лос, бистро! Пуф, пуф!

Он направил автомат на военнопленных, а они по парам потянулись к новому месту укладки шпал, которое находилось в метрах двадцати пяти от разгрузки вагонов. Те, которые еще сохранили кое-какие силы, вскидывали шпалы на плечи и брели, покачиваясь от непосильной ноши. Другие обхватывали двумя руками концы и тащили этот тяжелый груз, согнувшись. Кузьмич и Семеныч заканчивали выравнивать верхний ряд шпал. Немцы любили порядок, и шпалы должны были лежать идеально ровными рядами. Танкист с грустью смотрел на мальчика: вот пришло время расставания… Душу Пети раздирали тоска и скорбь скорой разлуки. Ему не хотелось уходить от доброго и отзывчивого Кузьмича. Он понимал, что теперь они могут уже никогда не встретиться. От этого у Пети перехватило дыхание, ему захотелось заплакать. Танкист понял, что творится в душе мальчика, улыбнулся ему, лицо его стало веселым и радостным. Бывшему повару хотелось, чтобы юный друг запомнил его только вот таким, не унывающим, сохранившим и в фашистском плену человеческое достоинство и гордость советского человека. Он подмигнул Пете и сказал:

— Пора тебе, дорогой. Мы спустимся вниз, а ты давай в кусты и сигай отсюда. Передай, Петруша, все… там. И еше скажи, что мы почти все остались советскими людьми. Нам в фашистских лагерях страшно тяжело, но твердо верим в нашу победу. А теперь прощай.

Кузьмич и Семеныч улыбнулись мальчику, кивнули поочередно головой и медленно спустились вниз со шпал. Вот они подхватили шпалу, кряхтя взвалили ее на плечи и поплелись к новому месту работы. Какое-то время Петя смотрел им вслед, а затем бесшумно юркнул в кусты и вскоре покинул станцию Любань. 21 октября 1941 года разведчик был уже в Особом отделе Ленинградского фронта.