чтобы сюда глядели… Слышал ты о музыканте, которого вчера схватил Бахари? Что с ним сделали?

— Откуда мне знать? — воскликнул работник, отступая в воду. — Я только стираю одежды тех, кто трудится в доме Светлоликого. Я даже не допущен в дом! Ничего я не знаю о музыканте, и знать не хочу!

— Не может быть, чтобы не знал, — сказала Нуру. — Весь город знает. Шепчутся и на рынках, и в храме…

Но работник отвернулся, не слушая, и завертелся, высматривая упущенную вещь. С женщиной говорить не хотел.

— Сам Великий Гончар послал его предупредить наместника, — упрямо продолжила Нуру. — Он показал ему, что город ждёт беда, когда приедут кочевники. Беды ждут всю Сайрилангу! Но музыканта не пустили к Светлоликому, и тот не слышал предостережения.

И, поняв, что работник не станет обращать на неё внимания, Нуру шепнула в отчаянии:

— Братец!

— Музыканта послал Великий Гончар, — повторил Поно, упирая руки в бока. — Слышишь ты?

— Ох, да слышу! — с растерянностью и досадой ответил работник, сминая выловленную из озера рубаху, и вода потекла ему на штаны. — От меня-то чего хочешь?

— Тебе, может, нравится, что сюда прибыли кочевники, и их приняли, как дорогих гостей? — продолжил Поно, задрав голову и наступая, и работник попятился. — У кочевников новые боги, жестокие, дурные, и они захотят, чтобы все мы поклонились им и забыли Великого Гончара!

— Быть не может, не верю я!

— Ну, кочевники уже здесь, ты видел и сам! Видишь, их не гонят. Это сбылось, сбудется и остальное! Нужно спасти музыканта, чтобы он и дальше нёс людям правду.

Работник замотал головой, вцепившись в мокрую рубаху так, что она затрещала.

— Не знаю, чего ты хочешь! Не моё дело, ступай прочь!

— А если я дам тебе это? — спросила Нуру и вынула из-за пазухи ожерелье с медными ногтями и серебряными пальцами. — Ты за это отвернёшься и продолжишь стирать, а после сложишь мокрые вещи в корзину и поедешь обратно, и в корзину заглядывать не станешь. А потом, в Доме Песка и Золота, отвернёшься тоже — ненадолго, только чтобы одна девушка в серых одеждах успела уйти, а ты не заметил, откуда она взялась.

Работник заколебался, протянул руку, но ожерелье брать не спешил.

— Если что не так, поплачусь жизнью, — сказал он, и в глазах его отразился блеск серебра. — Попадёшься, начнёшь болтать…

— Я прибавлю это, с камнями, — сказала Нуру и достала жёлтое, как осколки огня, ожерелье. — А боишься, так сразу уходи из города. Этого хватит, чтобы добраться до других земель и найти там новый дом.

— Хорошо, — пробормотал работник и потянул дары к себе. — Возьми одежду из той, которую я не стирал, надень и садись в корзину.

— И мне ещё дай штаны и рубаху, — потребовал Поно.

— Тебе-то зачем? Двое в корзину не влезут.

— А я не для себя беру. Давай помогу достирать, чтобы ты управился быстрее.

— А, — отмахнулся работник и огляделся. — Живо лезь, пока никого рядом! Повезло вам, что я и так думал уйти. Не так хороша эта работа, и город не так хорош, и не к добру здесь кочевники!

— Велят для них стирать и останутся недовольны, — кивнул Поно. — И бросят тебя в колодец.

Работник изменился в лице.

Нуру уже сидела в корзине, сжавшись, и он забросал её одеждой, сперва сухой, а потом мокрой. Какую-то не выполоскал, так она и осталась в глине.

— Да поможет тебе Великий Гончар, сестрёнка, — шепнул Поно, просовывая пальцы в щель между прутьев корзины, и Нуру коснулась их — такой короткий миг, страшно короткий. Потом работник прикрикнул на быка и погнал его к мосту.

Он спешил, ехал быстрее, чем должен, и корзина тряслась. В щель было видно мало, лишь низкий тележный борт, стены домов да людские фигуры, обрезанные сверху и снизу. Долетали голоса — тревожные и сердитые, раздосадованные, испуганные, приглушённые и громкие, — и все разговоры были о кочевниках. Когда работник подгонял быка, беседы рвались на обрывки, мешались с тележным визгом и с тяжёлой поступью копыт. Когда придерживал, сворачивая, удавалось расслышать больше.

— Зачем нам такой союз?..

— Видели, как глядят? Будто они тут хозяева!..

— Не так нужно было их встречать! Да ещё, говорят, мор они разносят. В Макаве от них пошла беда, потом в Таоне, а потом и торговцы из тех краёв ездить перестали, уже и не узнать…

Телега замедлила ход, потом остановилась. Что-то лязгнуло; заскрежетали ворота, работник перебросился с кем-то словами, и колёса опять заскрипели, и копыта застучали по камню. Тяжёлые створки сомкнулись с коротким грохотом. Теперь уж не повернуть назад.

Нуру невольно прижала руку к груди и нащупала дудочку. Ей стало страшно, так страшно и одиноко, и никто не мог помочь — была только эта дудочка, с которой Мараму ещё как-то умел говорить, а Нуру совсем не могла, и всё же беззвучно молила, не умея даже облечь мольбу в слова. Она не знала, о чём просить и на что она может рассчитывать, и слышит ли её человек, душа которого привязана к дереву, и не станет ли гневаться. «Не оставляй меня, — только и осмелилась она подумать. — О, не оставляй меня!»

Работник, спрыгнув, ударил по корзине ладонью и сказал вполголоса:

— Выходи, пока не видит никто!

Он помог, раскидал вещи. Нуру выбралась и сползла с телеги, растерянно осмотрела узкий двор и деревья у забора. Отсюда было видно, какой он длинный, Дом Песка и Золота, и хотя Светлоликий Фарух рассказывал, как всё устроено, Нуру никак не могла взять в толк, куда она попала.

— Что стоишь? — поторопил работник. — Иди, иди отсюда, пока не заметили.

— Подожди! — взмолилась Нуру.

— Я сделал уже всё, за что мне платили. Дальше сама, а привяжешься, позову людей и скажу, что впервые тебя вижу! Бери корзину и тащи под навес, вон туда, и развешивай бельё, а там присматривайся, куда тебе нужно. Больше я ничем не помогу!

Сгрузив корзину на землю, он повёл быка дальше, мимо навеса, мимо уличных печей, в сторону пышного сада, и свернул за угол.

Нуру огляделась, пытаясь успокоить дыхание: если кухня здесь, то через неё можно пройти в пиршественный зал, а оттуда в сердце дома, где нет потолков, только песок и колонны — и зал Светлоликого, а за ним, он сказал, комната с тремя каменными людьми… Как далеко, и повсюду работники, и кочевники, и стража. Нужна большая удача, чтобы всех обойти!

Она погладила через одежду белую дудочку, спрятанную у сердца: вроде и не одна. Тот человек, он всё-таки друг Мараму.