Потом я сделал приписку, прося ее оставаться в Лас-Варасе до тех пор, пока я не разберусь с тем человеком, что украл письмо моего прапрадеда, о чём непременно сразу же ей сообщу.

В конце я передал поклон мадам Ревиаль и детям.

Запечатав письмо, я вызвал самого молодого из оставшихся в доме слуг и велел ему немедленно отправляться в Лас-Варас.

И только после этого я позволил себе подкрепиться и предаться размышлениям.

Фамилии, названные его величеством, повергли меня в шок. Я ожидал услышать знакомые имена, но не думал, что это окажутся те, с кем я сошелся довольно близко.

Джайлса Шортера я знал с детства. Его отец был близко знаком с моим отцом, и их дружба перешла и на нас. Мы вместе посещали Академию фехтования и хотя бы раз в неделю старались выезжать за город на верховую прогулку. Не сказать, что мы были не разлей вода, но я искренне считал, что могу ему доверять.

К тому же он многим был мне обязан. Я несколько раз выручал его из передряг, в которые он попадал из-за своего непростого характера и владения запрещенной ментальной магией.

Подумав об этом, я вспомнил о нашей первой встрече с Лорейн в гостинице Альенде. И при мысли о том, что она в тот день могла не вырваться из рук Шортера, меня прошиб холодный пот.

Значит, это его предок был начальником королевской стражи в момент раскрытия заговора терезийцев. Род Шортеров был старинным, но не слишком знатным. В отличие от Жерома Клермона, та история не принесла графу Шортеру особых привилегий — всю славу за выявление предателя получил именно мой прапрадед.

Но я полагал, что то происшествие было давным-давно забыто. Мог ли Джайлс захотеть использовать рассказ, передававшийся из поколения в поколении, в личных целях? Наверно, мог. Но что ему это давало? Деньги? Да, безусловно. За столь ценное письмо терезийцы наверняка не поскупились бы заплатить. Высокий титул? Тоже вполне возможно. Быть герцогом в Терезии было куда более привлекательно, чем графом в Арвитании. Но достаточное ли это вознаграждение для того, чтобы пойти на предательство. А ведь ему бы пришлось предать и друга, и короля, и страну.

Абеляра я знал куда хуже, чем Шортера. Я познакомился с ним несколько лет назад, и он произвел на меня хорошее впечатление. И даже его не вполне подходящее для знатной особы увлечение живописью не показалось мне странным.

Куда лучше, чем я, его знала моя несостоявшаяся невеста Жасмин. Их поместья находились неподалеку друг от друга, и насколько я понимал, Мартин Абеляр с юных лет испытывал к мадемуазель Эванс нежные чувства. Но для меня это не было поводом для ревности. Я прекрасно понимал, что между богатым герцогом, доводившимся к тому же родственником самому королю, и небогатым маркизом Жасмин сделает однозначный выбор. Она как сорока любила всё блестящее и ни за что не променяла бы меня на человека, который не смог бы обеспечить ей привычный уровень комфорта.

Поэтому я никогда не воспринимал его как настоящего соперника. Но для него-то я наверняка таковым был! И кражей письма он мог убить сразу двух зайцев — поправить свое финансовое положение, получив деньги от терезийцев, и скомпрометировать меня. Если бы ему удалось передать письмо нашим врагам, его величество мог усомниться в моей преданности, и я до сих пор находился бы за крепостными стенами Эрдена. Моя репутация была бы испорчена, и я лишился бы положения в свете. А это точно заставило бы Жасмин разорвать помолвку. Что, собственно говоря, и случилось.

И вот тогда-то он и предложил бы ей выйти за него замуж. Что, возможно, она и сделала бы, чтобы в свете поскорей забыли о ее помолвке с предателем Клермоном.

Прежде я не видел в Абеляре сильного мага. Более того, я полагал, что он вообще не обладал никакими магическими способностями, но тот факт, что его предок был главным магом Арвитании, решительно менял всё дело. Такой дар обычно не утрачивается за пару поколений. Но значило ли это, что он сумел вынести письмо из моего особняка? Нет, я был уверен, что нет. И если так, то я еще имел шанс его остановить.

Теперь я уже почти не сомневался, что преступником был именно он, и удивлялся, почему не подумал об этом прежде. Наверно, потому что не воспринимал его всерьез. Он всегда казался мне слишком утонченной натурой, погруженной в свою живопись куда больше, чем в светские интриги. И ведь его картины действительно недурны! И портрет Лорейн, и портрет Жасмин вышли у него весьма хорошо.

И почему я до сих пор не поместил портрет жены в достойное его обрамление? Он великолепно смотрелся бы в гостиной. Он заслуживал красивой рамы куда больше, чем неоконченный портрет мадемуазель Эванс.

Так, а почему, собственно, полотно, на котором изображена Жасмин, вообще оказался в раме? Картина едва ли была написана хоть наполовину.

Если бы я обратил на это внимание гораздо раньше, возможно, я нашел бы ответы и на другие свои вопросы. Эта рама нужна была для того, чтобы спрятать там украденное письмо! Он не сумел вынести письмо сам и понадеялся на то, что я отвезу портрет в столицу и подарю Жасмин. А уж из дома маркиза Эванса он легко сумел бы его забрать.

Теперь я пытался вспомнить, насколько тщательно я осматривал эту раму. Мне казалось, я был внимателен, но если Абеляр был неплохим магом, то он мог скрыть тайник еще и с помощью иллюзорной магии. И хотя такие иллюзии не держатся долго, действия заклинания могло хватить на несколько месяцев. А может быть, тайник сам по себе был сделан настолько искусно, что я ничего не заметил.

Впрочем, пока это были лишь предположения. И хотя я всё больше и больше склонялся именно к этой версии, проверить ее я смогу, лишь вернувшись в Клермон.

А пока же я был намерен навестить Абеляра в его столичном жилище. Он снимал большую квартиру на улице Дворцовых стражников, собственного особняка у него в Валье-де-Браво не было.

Я не собирался ничего с ним обсуждать. Я только хотел убедиться, что он еще в городе и спросить у него, не возражает ли он, если я отправлю нарисованный им портрет мадемуазель Эванс.

Джайлса Шортера я тоже собирался навестить. Но потом — после того, как поговорю с Абеляром.

Я передал карточку привратнику, что сидел на первом этаже. Тот поднялся