Теперь можно спокойно поработать, если что неясно, например, с переоформлением транзита, особенно летом, связаться с бухгалтерией, там опытные сотрудницы, всегда подскажут, как поступить. В летнее время магазины получали из совх озов и колхозов Одесской области продукцию напрямую, мину я базу. Экономически было выгодно всем, но учитывать поступление приходилось нашему транзитному участку бухгалтерии. Не буду скрывать, с моим появлением количество завмагов овощных магазинов города, желающих переоформить транзит и оказать мне своё личное внимание, росло. На молоденьких тянуло. Директора возле моего окошка крутились целый день. А вместе с этим и увеличивался объем завозимых на базу овощей и фруктов, и что особенно важно – его величество товарооборот.

Леонид Михайлович Лейбзон только ручки потирал: сам визжал поначалу, что ему всучили безрукую, даже на счётах считать не может, а теперь расхваливать стал, шо такую гарну дивчину давно надо было сюда посадить, как приманку для зверя на охоте. Вон как вокруг диспетчерской закрутилось. До него еще тогда не дошло, что за глаза острые на язык местные шутники прозвище мне придумали соответствующее: Венера Милосская (кое-кто добавлял – безрукая), и пошло-поехало гулять по базе: Милосская, Ольга Милосская. Многие считали, что у меня и впрямь фамилия такая. Потом уже, когда стала показывать свои коготки и характер, Венера превратилась в Мегеру Милосскую. Кончилось же все тем, что ко мне в конторе приклеилось прозвище: Мегера Иосифовна, но об этом позже.

Первые рабочие дни запомню на долго. Я действительно не умела считать на счётах. Ещё складывать могла более-менее, но умножать… Раз десять меня пыталась научить Зинуля, но я продолжала по-школьному на листочках, в столбик. Возвращалась домой, не чувствуя спины, рук, ног, шеи. Спросила маму вечером: я что, теперь каждый день буду считать?

Мама пристально на меня посмотрела, как на больную на всю голову.

– Оля, а ты какой институт закончила?

А ведь правда, за всё время учёбы я ни разу даже не подумала, что ждет меня после нархоза, с чем моя профессия будет связана. Сплошные цифры, которые надо складывать и вычитать, умножать и делить. Сдала сессию и гуляй.

Отросшие за лето ногти ломались один за другим. Кончились мои потрясающие длиннющие ноготки, их самый главный враг, волейбол, остался в истории, но появился новый – треклятые старые счёты. Спиливая очередной, в сердцах выпалила: мама, не хочу там работать, скучно и не мое это.

Мама бросила ложку на пол: не твое, бросай, иди мой полы. А не хочешь мыть полы, так добейся уважаемой работы. Сама добейся, без чьей-либо помощи, да и ждать ее неоткуда. Сама себя за уважаешь. Алка, старшая сестра, предложила логарифмическую линейку но, когда я её принесла, меня все засмеяли. Но правильно говорят: усердие и труд всё перетрут. Через некоторое время я уже лупила по счётам, как Анька-пулемётчица из своего «максима».

А пока я молча наблюдала за жизнью этой конторы «Рога и копыта». Особенно меня потрясало поголовное воровство. Кто как умудрялся, так и тащил: начальство в машинах, работяги на себе. И всё это происходило круглосуточно.

Предупреждение мамы, чтобы я ни в коем случае, ни под каким видом и разными уговорами не смела ничего брать, я выполняла беспрекословно. Мама напрасно волновалась, я из этой комнатки никуда не выходила, и меня никто не угощал. Я только ждала тот день и час, когда мне оформят трудовую книжку и я умотаю отсюда на все четыре стороны.

О, боже, если бы кто знал, как на диспетчерской происходил товарообмен. Рабочие с маслозавода тащили подсолнечное масло в полцены, кондитерская фабрика – конфеты, ликёроводочный завод – спирт и остальное. Обменивалось все это на свежие овощи и редкие для Одессы фрукты, апельсины или бананы, или еще на что-то более ценное. На базе можно было достать всё. Честные труженики, строители коммунизма, за свой самоотверженный труд тянули всё подряд. Но и им нужно отдать должное: все пахали как проклятые с утра до ночи. Ни выходных, ни проходных, только одни вагоны выгрузят, а уже следующие на подходе. А еще машины в очереди на разгрузку километра на полтора…

И кто так умно рассчитал, что вагон по нормативам выгружается за два часа. Вот того бы умника поставить на эту операцию – пусть покажет класс.

Меня включили в приказ, и я несколько раз была членом комиссии по приёмке. Это когда вагоны прибывали с повреждёнными пломбами и была недостача. Я пыталась честно выполнять за дачу, но что я видела? Да ничего! Смотреть на грузчиков, как они упираются на дикой жаре, как треща т их спины. И при этом они ещё мне успевали подмигивать. После выгрузки ребята в изнеможении ложились на пол, даже отборный мат бригадира не мог их сразу поднять на новый подвиг во имя светлого будущего: хлопцы, тут вам не халява, хрен разлёживаться, переключайтесь на второй вагон, а то простой пойдёт по всей секции, штрафы за простой вы будете платить?

Бригадир знал, как заставить людей подняться. В руках он держал бутылку запотевшей холодной водки – поощрение от зав-склада. Прямо из горла хлопцы делали по нескольку глотков, с трудом вставали и, как бурлаки на Волге, медленно плелись к другому вагону, обкладывая не менее сочными матюками всех подряд. Меня они не стеснялись: привыкай, дочка. Привыкнуть было непросто, хотя я и не такое слышала от бухнувших свекольного самогона мужиков в нашем дворе. Здесь же, у платформ, суетились завмаги, ожидая, когда грузчики освободятся, чтобы загрузить машины товаром для розницы. Совсем уставшие, они соглашались и на эту работу, знали, что пару рубчиков им перепадет.

Летом время деньги, а скоропортящийся товар – деньги втройне. Большинство соглашающихся обслужить магазинный транспорт и еще немного подзаработать – женщины-разнорабочие, привычные к такому тяжкому труду. Или жизнь их заставила привыкнуть. С семи утра и до десяти вечера на ногах, итого на круг пятнадцать часов. Как муравьи, не останавливаясь, чтобы передохнуть, они накидают полную машину увесистых двадцатикилограммовых ящиков. И за целый месяц такой работы получат свою ставку 70 рублей, плюс за сверхурочные первые два часа в двойном размере, последующие – в одинарном. Но заплатят им официально только за четыре часа. Больше никак, иначе это нарушение трудового законодательства. А про ущемление прав трудового народа на труд и отдых, о заботе о трудовом народе, значит, забудьте.

Поначалу я не могла спокойно глядеть на этих трудяг, ругающихся матом, когда работают, ещё хлеще мужчин и не отстающих от них в выпивке. Но когда они после работы уходили, все как одна чистенькие, умытые, прилично одетые, сложно было представить, что за плечами этих женщин такой убийственный рабочий день. Когда же они видят своих мужей и детей, у кого они есть, и вообще дома хозяйничают?

В руках у них были плотно набитые товаром сумки, они не крали втихую – нет. Начальство само им разрешало затовариваться, но не несло ответственности, если их поймает местная инквизиция – ОБХСС. Поэтому выход в город был для них спецоперацией: одни стояли на шухере, другие проносили полные кошёлки – и всё быстро, без шума и пыли. Счастливые лица рабочих, передового класса нашего социалистического общества, смотрели на это всё радостно с громадных плакатов, развешанных по всей территории и призывавших к доблестному труду во имя Родины – верной дорогой идёте, товарищи!