Скорее бы. И завтра её с утра не будет. Счастье.

Утро. Как я люблю раннее одесское осеннее утро. Небо высокое, уже прохладное, голубого цвета. И солнышко светит, играя своими лучиками, слегка греет, но не печёт, а ласкает лицо, соревнуясь с лёгким ветерком. Он пытается прошмыгнуть под пиджачок моего костюмчика, я его чувствую от талии до лопаток, и как ласково обдает ноги. Голове моей от него достаётся. Сзади ветерок волосы дыбом поднимает, через лоб их перебрасывает вперёд, застилает, нет, бьет в лицо моими неровно подрезанными прядями. Невозможно идти, на ходу хвост перехватываю резинкой. Теперь сколько хочешь дуй! А вот и она надвигается, куда без нее, громадной тёмной тучи с севера. И ветерок из озорного подростка превращается в демона. Всю летнюю пыль с мусором одним взмахом кверху поднимает, забивает в нос, все глаза, уши в ней. Успеть бы добежать до начала ливня. Скорее рванул бы, может, не так омерзительно пахли бы сгнившие овощи и фрукты. Ощущение, что ты на конюшне со свежим навозом.

Но не повезло. Так, покапало немного. Туча, что еще несколько минут назад такой страшной казалось, утихомирилась, видно, в море дальше понеслась. Там бед наделает, шторм вызовет. А вдруг где-то там, далеко, в пучине волн, мой Стас на практике, а капитан у него Всеволод Иванович. Я так увлеклась своей выдумкой, что чуть не попала под машину. Только скрежет тормозов и ругань водителя меня встряхнули. Так рванула через трамвайные пути, что только пятки, оторвавшись от босоножек, сверкали. Отдышавшись, медленно плелась, любуясь разгулявшимся небом. Сейчас приду к себе и покемарю за столом, пока Зинули нет. Лишь бы не разрешать мозгам переваривать заново свои печали. Не думать о моей, в который раз безответной, любви. Стас, когда только ты повзрослеешь? Я ведь жду тебя! Хоть бы ничего плохого с тобой не случилось. Сама ни за что к тебе первая не приду. Никогда!

Галка Рогачка предлагала мне вступить с ним в переговоры, но я категорически отказалась. Почему? Не знаю. Я даже признательна, что так много работы, и некогда ни о чём другом думать. Да и сколько ни думай – ничего не изменится.

Мои мысли сейчас о том, что я в этой тесной комнатенке в чистоте сижу, за столом, почти как начальство, а за окном рабочие тётки и молоденькие девчонки, не поступившие после школы никуда, пашут из последних сил, лишь бы как-то продержаться на плаву, не утонуть в этой противной жизни, когда ждешь, что тебе расщедрившиеся завмаги или заведующие складами подкинут несколько рубчиков или удастся что-то стащить, порадовать поздним вечером, вернувшись домой, буквально сбившись с ног, своих близких. Неужели это стимул, нет, плодоовощной ад.

А разве не так же было и на кондитерской фабрике, где проходила учебную практику в школе, или у моей мамы на мясоконтрольной? И в СУ у Алки не лучше. Весь город так жил, больше существовал, переплетаясь своими проблемами, как клубок змей. При дорогом Леониде Ильиче нам вообще перекрыли кислород, так считает Лейбзон, и я ему верю. Город с миллионным населением, а в летние месяцы оно увеличивалось, по разным подсчётам, вдвое, а то и втрое, перевели в четвёртую группу по продовольственным фондам. А Днепропетровск и Днепродзержинск, естественно, в первую, и, конечно, туда же впихнули соседнюю Молдавию. Не знаю, как с Казахстаном, куда тоже ступала нога горячо обожаемого всеми вождя. Одессу, мягко сказать, не жаловали. За свободолюбие и острый язык. Киев обходил ее стороной, видя, как в спорте, конкурента, которого сложно обыграть. Украинскую столицу больше заботили западные области, да и себя родимую нельзя же обижать. Как ударить в грязь лицом перед Москвой.

Что остается в подобной ситуации? Уметь выкручиваться. Одесса, мой город родной, умела. Бог всегда посылал ей героев-одиночек. У которых в черепной коробочке размещался настоящий «сейхал». Лейбзон Леонид Михайлович был из таких. На всё на до иметь талант, еще лучше – уникальный. Лейбзон им обладал. В продмагах почти пустые полки с мясом или молочкой, и только овощные прилавки переполнены плодами богатой земли и садов круглый год. Дешёвая плодоовощная продукция была спасением для одесситов. Все торговые точки старались иметь плодоовощную секцию, чтобы хоть что-то продавать и делать план, который ежемесячно спускали «сверху» из соответствующих исполкомовских и райкомовских отделов, заранее зная, что они невыполнимы.

Отсюда и любовь одесситов к вареньям и консервированию, заготовке овощей и фруктов. Чего только не придумывали! Не пропадало ничего. Из арбузных корок и дынь варили джемы. А рецептов из корочек апельсинов, мандаринов и лимонов была уйма, как говорят в Одессе, – тебе не передать. Даже у мужчин тема для обсуждения на пляже после футбольных новостей, красивых ножек у девушек и похождений налево – только где достать пожрать. Ну, еще анекдоты были впереди – Одесса все-таки. Но самая большая слава досталась от одесситов баклажанам, любовно называемым «синенькими». Уж очень они напоминали нам давно забытый вкус мяса.

Толпы покупателей окружали наши магазины, любой товар только подвози, все разберут. Права моя бабушка, она где-то вычитала, что так повелось ещё с незапамятных времён. Бабушка вообще была погружена в историю, многое мне рассказывала. И об этом тоже. Как Потёмкин князь Таврический считал, что это мёртвое место, как он называл Хаджибей, только и годится для добычи соли и производства из неё дорог. Екатерина Великая, по выражению моей бабки, «умнейшая женщина», подумала: вот и хорошо, согласилась с преданным ей человеком, исполняющим всякие тайные и деликатные личные поручения императрицы, и подписала указ о строительстве соляных складов. Ну а дальше дело было за Дерибасом с Десметом. С божьей и испанской помощью родилась Одесса, и в казну государыни потекли денежки.

А как отблагодарили? Забыли? Намарали от зависти клевету, вызвали в Санкт-Петербург и угостили водичкой, отравленной холерой. И всё тихо. Одни одесситы остались верны своей народной памятью и благодарностью отцу-основателю города Дерибасу. И так уж повелось, что один исполин передавал по наследству это красивое южное дитя другому, пока сама Одесса не повзрослела и стала сильной, волевой независимой женщиной – под стать Екатерине. И величали нашу Одессу не иначе, как «южная столица Российской империи».

Так, едва не засыпая, развалившись, в отсутствие своей начальницы, верхней половиной туловища на столе с транзитными ведомостями, которые дожидались моего прикосновения, я размышляла об Одессе. В тот момент она сузилась для меня до Хуторской улицы, плодоовощной базы, с которой началась моя трудовая биография.

– Доброе утро, спящая красавица! От жары сморило?

Меня как током пронзило. Передо мной стоял сам Лейбзон Леонид Михайлович.

– Извините, сводку передала, всё разнесла, сидела и думала, может, что-то еще недоделала, – пыталась я выкрутиться из неловкой ситуации.

– А где эта королева шантеклера, Зина Марковна? По складам носится?

– Нет. С утра в магазине на переоценке.

– Где ты сказала? На какой переоценке?

– Телефон вот оставила на всякий случай.

– Тогда звони, а трубку мне дашь.

Дрожащими руками набрала номер и краем глаза увидела подслушивающиху окна снаружи диспетчера и весовщика, оба что-то энергично жестикулировали. Долго ожидала, пока кто-то подойдет, наконец, услышав «алло», попросила срочно позвать Зину Марковну и добавила, что это с базы, Леонид Михайлович её спрашивает, срочно. Лейбзон вырвал у меня трубку Судя по всему на той стороне провода возникло какое-то замешательство. Наконец женский голос ответил, что никакой Зинаиды Марковны у них в магазине нет.