идею внешнего нарушения норм ислама как свидетельства внутренней обращенности подвижника к Творцу и слияния с Божественной реальностью. Противоречие внешнего (захир) и внутреннего (батин) смысла речей и поступков Халладжа усмотрели даже суфийские авторитеты, призванные судить его. Так, вынося фетву на казнь Халладжа, известный суфийский шейх Джунайд сформулировал свое суждение о виновности старца следующим образом: «“Мы судим по внешнему” (ар.), то есть по внешнему положению дела его надо казнить, и фетва выносится по внешнему, о скрытом же ведает Бог».

В собственной характеристике, которую можно найти в ряде газелей, ‘Аттар прибегает к формулам, близким к самоосуждению, однако являющимся скрытым восхвалением чистоты и искренности подлинного мистика, что выдает в нем сторонника концепции маламати и противника внешнего проявления признаков благочестия:

Я – полукляузник, полумудрец,

И нет во мне качеств того, в чем я сведущ.

Держитесь подальше от того, кто всегда

Скрывает свое неверие, а веру выставляет напоказ.

Поскольку я полуаскет, полуразвратник,

Какого же я рода-племени, хотел бы я знать!

Любовно-мистические газели ‘Аттара проникнуты особой атмосферой отвлеченности от конкретно-чувственного мира, специфическим «космическим» масштабом образа возлюбленной. В этом поэт, несомненно, является продолжателем тенденций, впервые проявившихся в мистических газелях Анвари. Вот, например, как описана в одной из газелей ‘Аттара мистическая страна любви, к которой стремится истинный влюбленный. Предмет поклонения в лирике ‘Аттара нарочито удален от созерцающего и подчеркнуто недостижим:

Если ты влюбленный – любимая далеко,

Если ты жаждущий, предмет твоего желания – гурия…

Тот мир, что зовется миром влюбленных,

Лежит за пределами ада и рая.

В душе влюбленных – степь любви,

И простирается она ни далеко, ни близко.

Посреди степи высится престол Возлюбленной,

Вокруг него – вечный праздник и веселье.

Все сердца там [цветут], как розы,

Все души там [поют], как птицы…

Обобщенность и универсализм придаются ‘Аттаром и такому вполне конкретному мотиву суфийской газели, как трудности пути к Истине. Наследуя тематику дорожных тягот и страхов, широко используемую в газелях Ансари, ‘Аттар создает обобщенный образ Пути, предостерегая странника от малодушия и призывая его идти до конца. Характерно, что поучения ‘Аттара адресованы в первую очередь ему самому. Поэт имеет в виду свой духовный опыт и старается описать собственные страхи и сомнения, что превращает дидактическую лирику в исповедальную. Эту же тенденцию демонстрируют и его касыды.

Одна из газелей ‘Аттара явно перекликается со стихотворением Ансари «Ночь темна, и луна в затмении…». Несмотря на то, что газель ‘Аттара формально не является ответом на текст Ансари, поэт использует ту же образную систему и поэтическую лексику (путь, конь, терпение, страх, меч, буква). При этом произведение ‘Аттара уже не связано напрямую с описанием стоянки «терпение», а характеризует состояние поисков Истины в более общем плане:

Конь хромает, а Путь далек!

Что мне делать с сердцем, ведь нет в нем терпения.

Лишь в грезах могу прервать я этот Путь,

А избрал я этот образ действия из-за гордыни.

Если я [даже] сто веков буду лететь, как ветер,

Ветер останется ветром, ведь Любимая далеко…

Ты знаешь, что такое неверие? –

Тот миг, что ты проведешь вне Ее присутствия.

Без Нее не смей сделать вздоха, ведь внезапно

Она тебя поразит мечом, так как весьма ревнива.

Оставь упования и страхи,

Разве здесь место думам о пламени [ада] и сиянии [рая]?

‘Аттар расширяет тему, предложенную в газели Ансари, за счет введения образа «далекой возлюбленной», которая ассоциируется с конечной целью всего странствия. Поэт призывает тех, кто избрал этот Путь, к стойкости и самоотречению, упрекая самого себя за гордыню и самонадеянность. Он полагает необходимыми качествами истинного Путника способность не останавливаться на достигнутом и не гордиться успехами, ибо Путь к Богу бесконечен:

Муж, достигший этих качеств,

Постоянно испытывает к ним же отвращение.

Они подобны морю, которое всегда

Оставляет жаждущими уста пьющего.

Эти слова пришли из бесконечности,

Поскольку из нее исчезли лицемерие и насилие.

Здесь каждая частица Фарида

Выше тысячи райских кущ и гурий.

В концовке газели поэт утверждает свой статус истинного подвижника, продвигающегося по Пути вечного познания, а потому обретающего блаженство, превосходящее райское.

Об обретении мистиком божественной милости в спонтанном озарении (хал) повествует газель ‘Аттара, в которой разрабатывается традиционная ситуация счастливого свидания влюбленных (ср. с газелями Анвари и Низами, см. выше). Эта газель и по своему мелодическому строю (аллитерации, наличие «глубокого» радифа и т. д.), и по характеру авторских указаний в тексте свидетельствует о том, что поэт предназначал ее для ритуального исполнения во время радения (сама‘):

Что за красавица среди нас нынче ночью?

Ее лик освещает весь мир нынче ночью.

То не пламя свечи, не сиянье луны,

То не сверканье Зухры (Венеры) в небесах нынче ночью.

В нашем собрании воссиял такой лик,

Пред которым солнце в смущении скрылось нынче ночью.

В традиционной для любовно-мистической газели манере ‘Аттар описывает божественную красоту, которая открывается глазам истинных влюбленных. Эта красота носит вселенский характер, перед ней меркнет свет солнца и звезд. В последнем из приведенных бейтов поэт использует фигуру хусн ат-та‘лил («красота обоснования»), которую иногда называют «фантастическим обоснованием». Солнце скрывается из глаз каждую ночь, но в эту ночь у него есть иная причина – оно скрылось от смущения перед сияющим ликом красавицы. Описание красоты Возлюбленной переходит в «рассказ» о свидании, которое характеризуется как «соединение счастливых планет» (Муштари и Зухры, т. е. Юпитера и Венеры). Астрологические символы также должны послужить указанием на божественную милость, ниспосланную суфию и явившую себя в возможности лицезрения небесной красоты:

Прекрасна ночь, и нет среди нас чужих, для нас

Выпало счастье встречи с друзьями нынче ночью.

Благословен этот миг, утро, не вей прохладой (не вздыхай тяжко),

Ведь рядом со мной нежная подруга нынче ночью.

Никто в эту ночь не может разлучить нас,

Ведь уединились мы втайне от всех нынче ночью.

Сыграй, музыкант, один из тех волнующих ладов (пардаха-и

                                                                                шурангиз),

Мелодию во славу пиршества и влюбленных нынче ночью.

Каждый безыскусный (матбу‘) рассказ о страданиях ‘Аттара –

Сладостный и благозвучный напев нынче ночью.