Он вытер мокрое лицо платком, закурил и медленно пошел дальше. Будем считать, что трое дружков-приятелей, поджидавших жертву в безлюдном переулке, и так достаточно наказаны. Забыть о них, вычеркнуть из памяти!

И тут Серову стало не по себе. Боже, какой же он низкий, злобный и жалкий человечишка! Ведь мог показать им пистолет — но он, пользуясь физической силой и знанием приемов, учинил жестокий самосуд! Хотя, нечего себе пудрить мозги тем, что мог вытянуть из кобуры оружие и взять этим на испуг. Дело совершенно в ином!

Просто всю скопившуюся ярость от многих неудач он выместил на подвернувшихся под руку уличных подонках! Да, именно так, поскольку ему не справиться с теми, кто сидит высоко, значительно выше, чем прикидывающийся дураком Мякишев или руководство Управления. Он не в силах противоборствовать с теми, кто проторил «крысиную тропу», постоянно пользуется ею и охраняет ее! Как были сильные мира сего недосягаемы для праведного суда при прежнем режиме, так они недосягаемы для него и при нынешнем. Что же изменилось для честного полицейского? Стало значительно больше преступников всех мастей, и значительно увеличилось число «неприкасаемых»?! Бандиты, успевшие сколотить состояния, диктуют свою волю политикам, а те претворяют ее в жизнь. А он ничего не может, ничего!..

У входа в ресторан Серов немного постоял, покурил. Все хорошо, все хорошо… Если постоянно внушать себе это, может, и успокоишься? А что хорошо? Разрушилась ли прежняя, казавшаяся монолитной пирамида власти, ушла ли она в небытие? Нет! Ее подреставрировали, украсили западными аляповатыми рекламами и врубили оглушающий, лишающий разума рок, льющийся из динамиков вперемешку с трескучими фразами о демократии и пустыми обещаниями. А что такое демократия? Это же не просто слово, это государственно-правовой институт, подразумевающий определенное построение экономических отношений. Где же это?

На ступеньках пирамиды, за канцелярскими столами, будто в дотах, сидят чиновники. К ним прибавились фирмачи и банкиры, а также вылезшие из подполья паханы, усердно насаждающие по всей России свою мораль. Они не колеблясь отдают приказ лишить жизни любого, кто угрожает их благополучию. А внизу по-прежнему шумит людское море, живущее по своим законам и исповедующее собственные ценности, часто в корне отличные от ценностей обитателей пирамиды. Причем людское море тоже неоднородно, зато пирамиды разной величины стоят в каждом городке и районе. И это демократия?! Может быть, он чего-то недопонимает, но «крысиная тропа», по которой уплывают миллиарды из многострадальной России, берет начало у столичной пирамиды! Бежали бы жулики — да и хрен с ними, тут их и так словно собак нерезаных. Но уходят деньги! Утекает пот и кровь народа, вновь живущего на голодном пайке неизвестно ради чего. Какое уж тут мечтать об отпуске в тихом провинциальном городишке!..

Вспомнилось, как он раздумывал над этим на платформе «Кусково» перед последней встречей с Эмилем. Стало грустно и тоскливо, как бывало в детстве, когда тебя незаслуженно обидят.

Сергей бросил недокуренную сигарету и решительно открыл дверь ресторана. Не философствовать надо, а действовать! Он должен найти и вновь ухватить кончик ниточки, ведущей к «крысиной тропе». А там поглядим — кто прикидывается дураком, кто на самом деле дурак, а кто в дураках останется!..

Здоровенный вышибала неслышно выдвинулся из полумрака тесного вестибюля. Вгляделся в Серова, наморщил низкий лоб и прищурил светлые глазки, но, узнав Сергея — он иногда бывал здесь, — тут же потерял к нему интерес.

Пройдя в зал, Серов осмотрелся. На небольшой эстраде играл маленький оркестр: тромбон, контрабас и фортепиано. Над головами танцующих пар, вместе с сизыми слоями табачного дыма, плыли обволакивающие такты старого танго — манящего, зовущего, обещающего неземную негу где-то там, в неведомой райской стране.

Постоянного оркестра здесь не было: поскольку в зале собирались преимущественно музыканты, любой мог выйти на эстраду и сыграть, что хотелось, выразив овладевшее им настроение. Поэтому тут случались крайне интересные импровизированные концерты, которые уже нигде и никогда не могли повториться — музыканты кочевали по гастролям, ансамбли распадались, люди уходили из жизни и из музыки, и потому вновь собрать вместе тех, кто когда-то играл, и создать им прежнее настроение было делом неосуществимым.

Так, где же Фагот? Если он сегодня нигде не выступает, то должен быть тут. А ездить на гастроли Гордеич давно не охотник. Эге, кажется, Сергею улыбнулась удача: за одной из перегородок, отделяющих столики друг от друга, мелькнула знакомая, похожая на тонзуру католического монаха плешь Фагота.

— Привет, Гордеич! — Серов, если бы мог, расцеловал свою удачу. Мало того что Фагот здесь, он один и почти трезвый. Правда, чтобы его споить, нужна по крайней мере бочка. И куда только столько влезает в этого худощавого человека с рассыпающейся пегой шевелюрой и узким лицом аскета, украшенным пушистыми бакенбардами.

— О-о! — Фагот тоже был рад встрече. — Пришло мое пиво? Или я не прав?

— Прав, — засмеялся Сергей. — И пиво, и отбивная, и интересный разговор.

— Садитесь, мистер Пиво, — музыкант шутливо провел рукавом замшевой куртки по свободному стулу. — Разве сравнится пища телесная, если желудок ее жаждет, с пищей духовной? Я тоже угощаю, а ты пока заказывай, заказывай…

Он вскочил и подошел к эстраде. Музыканты уже закончили играть и собирались спуститься в зал, но Фагот попросил их задержаться. Он окликнул в зале еще кого-то, ему дали корнет, на эстраде появились саксофонист и темнокожий парень с барабаном, напоминавшим африканский тамтам. Гордеич подмигнул Сергею, выхватил из кармана белоснежный платок, вытер им мундштук корнета, затем нежно облизал его кончиком языка и приложил к губам. Над притихшим залом проплыл нежный и задорный чистый звук трубы.

Фагот взмахнул рукой, задавая темп, пристукнул носком ботинка — и полилась мелодия из «Шербурских зонтиков», полная неожиданных находок и причудливых, как арабески, импровизаций.

Когда отзвучали последние такты, зал неистовствовал. Серов понял: его знакомого не зря зазывают в самые дорогие и престижные заведения — это великий мастер и, возможно, последний из могикан старого традиционного джаза.

Сергей заказал горячее, салат, пива и бутылку водки — надо знать привычки Фагота, все равно потом попросит.

— Для моего друга, — копируя ресторанных лабухов, объявил Фагот, — я исполняю песню великого музыканта Луи Армстронга.

Он вскинул трубу к потолку и выдал звонкую трель, потом сыграл несколько тактов и, взяв микрофон, сочным хрипловатым баском запел «Хэллоу, Долли!».

И вдруг по проходу между столиками к эстраде медленно пошел маленький тучный человек с уздечкой большого саксофона на шее. Выдав сиплый синкоп, он бережно подхватил голос Фагота и понес дальше, создавая удивительную палитру мелодии.

— Спасибо, Гоша, — закончив, Гордеич спрыгнул с эстрады и обнял саксофониста. — Ты идешь со мной в понедельник?

— А как же! — Гоша жарко и пьяно облобызал приятеля, и Серей испугался, что Фагот сейчас потянет того к их столу, но обошлось. Отдав корнет, Гусев вернулся и налил себе полный бокал пива.