Водитель «мерседеса» подъехал вплотную к шлагбауму, опустил стекло в своей двери, но солдаты-охранники только лениво скосили глаза. Один из них сплюнул и сказал:

– Зеньки протри, папаша! Запретная зона!

– Ты, зелень вонючая! – обозлился шофер. – Подними жопу и позови командира!

Солдат оценивающе посмотрел на шофера и на сидящего рядом с ним Марика, жевавшего жвачку. И вдруг спросил:

– А жвачку дашь?

Впрочем, изнутри «запретки» уже на рысях выскочил коротконогий и заспанный толстяк подполковник, закричал солдатам:

– Открывай! Открывай, мать вашу в селедку! Армия называется!

Солдаты стали лениво отвязывать журавль шлагбаума, подполковник заглянул в машину и угодливо сказал Болотникову:

– Извините, что не встретил, Юрий Андреич! Совершенно запарился!

– Ладно, садитесь вперед, – показал ему Болотников на переднее сиденье.

– Слушаюсь!

Машина, приняв подполковника, проехала ворота, Марик крикнул: «Лови!» – и через окно выбросил солдатам пачку жевательной резинки.

И минуту спустя Робин понял, куда они попали – на гигантское, как Централ-парк в Нью-Йорке или Измайловский парк в Москве, кладбище боевых вертолетов. Крошечные, как цикады, «Ка-25» и «Ка-27», транспортные гиганты «Ми-6» и «Ми-26», средние, двадцатиметровые в длину «Ми-8» и «Ми-24» – утопающие в бурьяне, покосившиеся, вросшие своими шасси в землю, с согнутыми или надломленными лопастями винтов, с выбитыми, или, точнее, раскуроченными, стеклами в пилотских кабинах, со сбитыми замками боевых пулеметов – они представляли странное, почти мистическое зрелище. Словно стадо бизонов, неожиданно пораженное смертельной болезнью и рухнувшее в грязь, в траву и крапиву.

– Папа! Папа! – закричал Марик. – Можно я в этот залезу? Он совсем целый!

– Подожди. – Брух повернулся к Робину: – О'кей, что ты думаешь?

Робин недоумевающе посмотрел на него, потом на Болотникова. Болотников пояснил:

– Некоторые военные вертолеты обшиты кевларом. Если их не раскурочили, конечно. Подполковник даст тебе солдат, и ты можешь курочить эти вертолеты, как хочешь.

«Я должен посмотреть», – показал жестами Робин.

Болотников кивнул, Робин вышел из машины и пошел к вертолетам.

Весеннее солнце слепило ему глаза и странным, тяжелым гулом вдруг наполнился воздух. Тем самым гулом, который волной накатил на горную долину Син Панг на рассвете 24 апреля 1975 года, когда все уже прекрасно знали, что война закончилась. Армада северо-вьетнамских «Ми-8» возникла тогда с востока, в лучах встающего над хребтом Куанг-Бен и слепящего солнца и на бреющем полете вдруг обрушила шквал напалма и пулеметного огня на спавшие в тумане американские «апачи» и «кобры». Горело все – вертолеты, ангары, врытые в землю емкости с горючим, бараки с пилотами, палатки с технарями и вышка командного пункта. Взрывались, детонируя, склады с боезапасом, небо закрылось копотью горящего топлива и ошметками вертолетов, человеческих тел и земли.

Но Робин уже не видел этого – при первом же взрыве соседнего склада с гранатами его вознесло в воздух прямо в его спальном мешке, потом швырнуло оземь и накрыло рухнувшими сверху дюралевыми стенами ремонтного ангара. Он очнулся лишь на другой день – в джунглях Се-Конга, в подземном госпитале северовьетнамцев. Как ни странно, на нем не было ни одной царапины. Но именно это привлекло к нему внимание русских военных инструкторов, одетых во вьетнамскую форму. Они вели себя как хозяева и главные победители в той войне, даже вьетнамцы-офицеры высшего ранга кланялись им и угождали.

Молодой и плечистый русский лейтенант с косой челкой из-под пилотки и мощной грудью под небрежно расстегнутой гимнастеркой долго и в упор смотрел, как Робин пытается преодолеть немоту контузии выдавить из себя какие-то слова.

– Он немой, товарищ Сое Кор, – сказал русскому врач-вьетнамец. – Мутизм.

– Немой-хуей! – усмехнулся лейтенант. – Симулянт, падла! Ниче! Дьен Бинь ему быстро глотку прочистит! – и забрал у врача армейское удостоверение Робина Палски, техника-сержанта 4-го вертолетного полка 82-й американской парашютно-десантной дивизии.

Конечно, Робин не понимал по-русски, но двух слов – «симулянт» и «Дьен Бинь», где находился лагерь для военнопленных, – было достаточно, чтобы Робин и без перевода понял, что его ждет…

– Я с тобой! Я с тобой! Мне разрешили! – вдруг прозвучал рядом с ним голос Марика, сына Бруха.

Робин стряхнул наваждение и вернулся в май 1996 года.

Марик влез на подножку «Ми-26» и пытался перелезть с нее в пилотскую кабину. Робин подсадил его и принялся ощупывать и осматривать этот вертолет и соседние.

– Ну что? – подошли к нему Брух, Болотников и подполковник. – Годится или нет?

Робин показал им, что в тонком, как брезент, кевларовом покрытии вертолета автогеном выжжено популярное русское слово из трех букв, а в других местах кевлар изрезан и покорежен теми, кто воровал тут приборы и запчасти. Но зато тонкую титановую сталь брони соседних «Ми-24» действительно можно использовать для бронирования «мерседесов».

– Great! – сказал Болотников и повернулся к подполковнику. – Он остается у вас. Дадите ему роту солдат и все, что попросит. Рассчитаемся, когда он закончит.

– Аванс нужен, – сказал подполковник.

Болотников посмотрел в его упрямые узкие глаза и со вздохом полез в карман за деньгами. А Марик запрыгал вокруг отца:

– Папа, я тоже останусь! Папа, можно я с ним останусь? Ну пожалуйста!

У Винсента действительно не было инфаркта, и в больнице он задержался лишь потому, что врачи, подыхающие от безделья в этой роскошной, но пустой «кремлевке», набрасываются тут на каждого коммерческого пациента, как паук на попавшую в сети муху. Их озабоченные лица могут убедить и Рембо, что он на краю могилы и ему необходимо провести все мыслимые и немыслимые исследования и процедуры и, конечно, стационарно – по двести долларов в день.

Платная медицина, она и в России диктует свои законы.

Но всему приходит конец, даже сердечным приступам.

Зато те, кто их пережил, знают истинную цену жизни.

Выйдя из больницы, Винсент категорически отказался ехать домой или в офис и отправился с Александрой колесить по теплой майской Москве.

Он никогда раньше не замечал, насколько это красивый город. Продуваемая морозными ветрами, укрытая низким портяночно-серым небом, зараженная гриппом и всеобщей стервозностью и одетая в грязные слежавшиеся сугробы, зимняя Москва заставляет иностранцев прятать лица в меховые воротники и поскорее убираться с ее улиц в отели, офисы, рестораны или вообще из России. Не зря даже «Неделя» с гостеприимным юмором посоветовала как-то иностранцам от имени москвичей: «Уезжайте быстрей! Надоели!»