— Давай на полку поставим, — предложил Андрей.

Но я не согласилась. Поставила на тумбочку рядом со своей кроватью. И решила, что теперь буду каждый день молиться на ночь. Ну хоть как-нибудь, хоть понемногу.

А сегодня утром я пошла делать УЗИ. И не потому что на что-то надеялась, а чтобы сразу отсечь эти надежды.

— Ага, вот оно, яичко, — удовлетворенно кивнула пожилая врачиха, повозив по моему животу холодной железякой. — Славненько прицепилось. Значит, пишем шесть недель.

Взглянув на мое вытянувшееся лицо, она перестала улыбаться и вздохнула:

— На аборт?

— Н-нет, — выдавила я. — Но… откуда?

Врачиха снова заулыбалась.

— Вы знаете, — зашептала она, — я, конечно, точно утверждать не могу, но мне говорили, что для этого дела обычно нужен мужчина.

Я фыркнула.

— Имеется мужчинка? — деловито поинтересовалась врачиха. — С прибором? Ну вот, значит, оттуда.

— Просто у меня после выкидыша было воспаление и спайки. Мне сказали, что детей никогда не будет.

Выпятив недоверчиво губу, врачиха снова повозила по моему животу трубкой.

— Ерунда какая, — проворчала она, глядя на экран. — Какие еще спайки? Ничего нет. Все чистенькое и здоровенькое. Красивая девочка, здоровое пузико.

Я усмехнулась. Видела бы она меня еще полгода назад, до того, как Дед после пяти операций сделал меня похожей на прежнюю Инну. Только похожей — не прежней. Мой тональный крем стоит целое состояние, а прическу я теперь вряд ли когда-нибудь смогу поменять. К счастью, у меня не так много знакомых, которые удивлялись бы моему резко подурневшему лицу и возмущались неудачной операцией. Дед сказал: «Вали на меня, как на мертвого. У меня слишком хорошая репутация, чтобы эта «неудача» ей повредила». Наверно, врачиха просто подслеповата. Или из тех, кто даже самой страшной уродине говорит: «Ты моя красавица».

— Весной у меня были сильные боли. И на УЗИ нашли спайки.

— Бывает, — врачиха пожала плечами. — Редко, но бывает. Рассосались. Может, поэтому и боли были.

Словно в тумане я увидела Младенца, с нежностью прильнувшего к Материнской щеке, и Его крохотную трогательную пяточку, к которой прикоснулась губами, вспомнила резкую боль, вспыхнувшую в животе…

Снег шел все гуще, за сплошной белой пеленой не видно было даже соседнего дома. Я положила руку на живот. Время летит быстро. Пройдет несколько лет. Снова наступит Рождественский сочельник, вот так же будет идти снег. И мой сыночек попросит рассказать ему на ночь сказку. Поскольку все сказки уже будут рассказаны по сто раз, я начну что-то придумывать:

— Жил да был Финист Ясный…

— Перец! — перебьет меня мой продвинутый ребенок. — Надоело. Расскажи другую!

И тогда я, может быть, расскажу ему сказку о принцессе и двух принцах. И о злой колдунье, которая заколдовала принцессу и сама превратилась в нее, а потом вышла замуж за одного из принцев. И о том, как второй принц спас меня… то есть принцессу от смерти.

А может, и не расскажу. Какая же это сказка?

(Рассказ)

Он посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего двадцать минут. Юля давно должна была вернуться. Что-то случилось? Или у нее изменились намерения? Сидит у себя в номере и думает… о своем бывшем. А может, просто посмеялась над ним и пошла с соседкой на новогодний вечер. А он торчит тут как идиот перед бутылкой шампанского, уши развесил, слюни распустил.

Или все-таки пойти поискать ее?

Кирилл еще раз обозвал себя идиотом, подумал, что все-таки сорока его обманула, и вышел в коридор.

Свет притушен, никого. Он дошел до Юлиного номера, постучал. За дверью было тихо. Нажал на ручку — закрыто. Значит, правда, на дискотеку ушла. И зачем только было ему голову морочить?

Он вернулся к себе, оделся, взял со стола бутылку и пошел к лестнице. Сейчас только заглянет в бар, убедится, что Юля там, и пойдет в лес. Сядет на поляне на пень, дождется двенадцати, откроет шампанское, напьется и будет бродить по лесу в темноте, пока не замерзнет. Совсем. Мороз, блин, воевода! Да кому ты нужен, придурок! Жена ушла, Снегурочка тоже… бросила. Ну и фиг с ними.

Он спустился на один пролет и увидел на площадке лежащую женщину. Знакомая серебристо-серая дубленка, видимо, наброшенная на плечи, прикрывала голову. Вниз по ступенькам стекал тонкий ручеек крови…

— …Ну, вот ваш номер. — Горничная открыла дверь и посторонилась, пропуская Кирилла вперед. — Дверь балконная не заклеена, так что, может, дуть немного будет. Зато выйти сможете, видом полюбоваться. Вид у нас здесь красивый.

За окном темнел хвойный лес, но спорить Кирилл не стал — какая разница.

— Телевизор, холодильник — все работает. Телефон местный, списочек номеров на тумбочке. Городской телефон в холле, по нему можно и в другой город позвонить. Белье застелено, меняем два раза в неделю. Если что понадобится — звоните.

Пока Кирилл думал, стоит ли дать ей чаевые, горничная выскользнула из номера, прикрыв за собой дверь.

Поставив сумку на ковер, он сел на кровать и огляделся. Светлый платяной шкаф, синее кресло-качалка. На тумбочке маленький телевизор с комнатной антенной, в углу холодильник. Вот и вся обстановка. Плотные сине-зеленые шторы на окнах — от них в номере как-то мрачно и не слишком уютно. Впрочем, не только от штор. Еще не было четырех часов, а за окном уже смеркалось. Конец декабря — самые короткие дни года. Послезавтра — Спиридон-солнцеворот. Солнце на лето — зима на мороз.

Вот так… Замрет солнце, словно в раздумье, на сутки, а потом покатится к лету. Будет с каждым днем все дольше и дольше на небе красоваться. А все вокруг — радоваться. И расцветать потихоньку. Только вот ему, Кириллу, радоваться нечему. Солнце — пусть себе на лето разгорается. А ему лучше замереть в этом шатком равновесии. Лишь бы хуже не было. Так, как все эти полгода.

Странно, но у него даже предчувствий никаких не было. Все хорошо, все как всегда. Когда воздух есть, его не замечаешь. Дышишь себе и не задумываешься о нем. Разве что поворчишь иногда: какой-то он, воздух этот, не такой, озону бы грозового, свежести морской или там ароматов восточных. А исчез — и задохнулся. В тот самый момент, когда Маша пришла с работы, накрыла стол к ужину, села и сказала, что подала заявление на развод.

Он сначала подумал, что ослышался. Потом спросил глупо: «Почему?»

«Потому что не могу так больше».

«Как — так?»

«А вот так — никак».

Они прожили вместе четырнадцать лет. Особо страстной любви вроде и не было никогда. Встретились, понравились друг другу, поженились. Детей так и не завели. Сначала пытались лечиться, потом рукой махнули — нет, ну и не надо. И жили в общем-то каждый своей жизнью — спокойно и удобно. Сидели перед телевизором, ходили в гости, ездили отдыхать. И с интимом, кажется, все в порядке было. На женщин красивых Кирилл посматривал с интересом, но даже в мыслях ничего эдакого не допускал — считал супружескую неверность делом грязным и крайне непорядочным, так уж воспитали.