Не изменив внешне никак своего отношения к дочери, Надежда Антоновна скрытно за ее спиной развернула настоящую партизанскую деятельность, достойную самого Ковпака. Жгучая тревога, вместо того чтобы излиться в буйной истерике с приступами и лекарствами, усилием воли взявшей себя в руки матери переросла в холодную и несгибаемую решимость узнать Машину тайну любой ценой. Надежда Антоновна не доверяла отныне дочери ни в чем. Пассивное ожидание беды просто свело бы ее с ума. Оттого собственные гложущие страхи Надежда Антоновна превратила в некий двигатель спасения Маши – хорошо, если от воображаемой опасности.

Первым делом Голубицкая-старшая повидалась с мегеристой кураторшей. На подобных дамочек, депутатских скандальных жен и рангом пониже Надежда Антоновна достаточно насмотрелась у себя в спецполиклинике, знала к ним подходы и умела дружески разговорить. Случай с мадам Штырько не составил исключения.

– Только умоляю вас, Аделаида Гавриловна, Машеньке ни слова о нашем разговоре! Из-за этого несчастного компьютера у нас в семье постоянные осложнения. А мои скромные заработки, к сожалению, не способствуют его приобретению. Конечно, Машенькина близкая подруга позволяет ей работать на своем, но, боюсь, моя дочь из-за этого стала не так исправно посещать занятия...

– И правильно боитесь! – Аделаида Гавриловна многозначительно помахала в воздухе толстенной декоративной ручкой с золотым пером. В кафедральной комнатушке не было никого, кроме них двоих, и кураторша могла спокойно позволить себе разыгрывать перед уважительной родительницей роль бескомпромиссного судебного заседателя. – Иногда Голубицкая Маша позволяла себе прогуливать все послеобеденные часы. Староста это отметил. Правда, это бывало нечасто.

– Я как сердцем чувствовала! – Надежда Антоновна картинно вздохнула и для достоверности схватилась рукой за сердце. – Но почему же им так много приходится работать с компьютерами? Они же только первокурсники! Или я, возможно, чего-то в современном обучении не понимаю?

– Да вовсе не нужен вашей дочери компьютер! – словно оправдываясь за курс и факультет, с досадой воскликнула Аделаида Гавриловна, но, увидев побелевшее лицо матери, поправилась: – То есть лишним он, конечно, не будет, распечатать там что-то или график нарисовать. Но для этого вполне достаточно нашей оргтехники и времени, отведенного для занятий. Ведь Голубицкая Маша не глупая и не тупица. Наоборот, она одна из лучших наших студенток-первокурсниц. Почти все лабораторные и контрольные работы у нее зачтены на «отлично», и это несмотря на пропуски. Я лично Машей очень довольна. Что же касается компьютера, то дело здесь совсем не в работе, я уверена.

– А в чем же? – Голос Надежды Антоновны стал тревожным. Она наклонилась к Штырько, словно ждала услышать на ухо некую тайну.

– В баловстве, – уверенно ответствовала ей Аделаида Гавриловна, – игрушки разные, стрелялки и бродилки. Вся эта зараза. Их, нынешних детей, и за уши от дисплеев не оттащишь. То Рейхстаг штурмуют, то Терминатора убивают. Даже и лучшие из них. Но бороться с этим необходимо.

Еще какое-то время Надежда Антоновна выслушивала наставления по борьбе с вредным времяпровождением, мешающим учебе и здоровому образу жизни, но самое важное она уже узнала. Все жалобы дочери и неурядицы с кураторшей – сплошное вранье. И Надежда Антоновна стала действовать уже в другом направлении.

Осевший в записной книжке телефон подруги Нины был найден и набран, но разговор с девочкой результатов не дал, лишь усугубил тревогу. На осторожные расспросы старшей Голубицкой Нина отвечала настороженным и отчужденным «не знаю», что говорило матери только об одном: Нина знает, но ни за что не скажет. Значит, ей есть о чем молчать. Со второй подругой, Леночкой, Надежда Антоновна решила встретиться лично. Леночка, по рассказам дочери, казалась немного легкомысленной и с неустойчивым характером. Такую можно будет и подловить.

На следующий же после посещения кураторши день Надежда Антоновна отправилась на Воробьевы горы к концу учебного дня. Затаившись за квадратной колонной в подвальном этаже у гардероба, она стала ждать, держа на всякий случай в руках общую цветную фотографию Машиной группы, сделанную еще в начале сентября. Леночка на ней стояла в первом ряду и вышла хорошо.

И узнана была Надеждой Антоновной с первого взгляда, без подсказки фото. Слава Богу, в раздевалке Леночка появилась без сопровождения Нины или Машеньки, вместе с каким-то пареньком-студентом совершенно безобидного и затурканного вида. Когда Леночка получила наконец в небольшой свалке свою нарядную курточку и, оставив паренька у стенки, побежала прихорашиваться к огромному настенному зеркалу, Надежда Антоновна вышла из своего укрытия.

– Вы Лена? Федорова? – тихо спросила девочку Надежда Антоновна и, услышав в ответ недоуменное «да», тут же поспешно назвалась: – Я мама Маши Голубицкой.

– А-а, – протянула в ответ Леночка и кивнула в сторону лестницы, – а Маша еще не подошла.

– Я знаю. Собственно, я хотела переговорить с вами, Леночка. Если вы не спешите, то, может, пройдетесь со мной немного? – Надежда Антоновна почувствовала, что выбрала с девочкой верный тон, обращаясь к ней как к взрослой и равной себе.

– Да, я, конечно... Только одну секундочку... – Тут Леночка повернулась в сторону смиренно ожидавшего ее студентика и крикнула ему громко, сквозь гвалт раздевалки: – Паша! Ты меня не жди, иди один! У меня дела!

Леночка и Надежда Антоновна вышли из здания факультета и не спеша направились к автобусной остановке на улицу Менделеева. Погода была мерзкая, с мокрым осенним снегом и ветром, и к разговору не располагала. Голубицкая предложила зайти в какое-нибудь студенческое кафе или столовую и выпить хотя бы чаю. Леночка против не была и повела Надежду Антоновну в буфет недалеко от спортивного манежа. Там выпили чаю, и Голубицкая по-матерински настойчиво накормила Леночку бутербродами и пирожными. Пока пили чай и подкреплялись на скорую руку, говорили ни о чем, о погоде и тяготах учебы, о преподавательской вредности и маленьких стипендиях. И как-то само собой, как представлялось Леночке, перешли на глупых студентов, словно в школьные времена провожающих понравившихся одногруппниц домой.

– Вы не думайте, Пашка мне совсем не нравится. Мне и без него проблем хватает, с одной только учебой, и потом у меня бабушка строгая. – Леночка пила уже второй стакан чая, разомлела и разоткровенничалась. – Он живет в одной стороне со мной, и домой вместе ехать не так скучно. И сумка тяжелая. А Пашка хоть и дохленький, а сумку все равно у меня каждый раз забирает и сам несет. Но это все так, несерьезно.

И Леночка, играя во взрослую опытную женщину, высокомерно помахала испачканной фломастером ладошкой воображаемому Пашке. Надежда Антоновна поняла, что подходящий момент настал, и приготовилась играть роль.

– Это хорошо, что вы, Лена, бабушку слушаетесь. Старшие плохого не посоветуют... А моя Маша совсем от рук отбилась. – И Надежда Антоновна пустила слезу, сначала притворно, а потом уже и по-настоящему расплакалась. – Что-то происходит с моей девочкой, а что – не знаю, только чувствую. И никто-никто не хочет помочь, сказать мне, в чем дело. А если с Машенькой беда случится? Самим же стыдно будет. А я не переживу.