По просьбе киношников прожекторá ещё с минуту выхватывали световыми пятнами из темноты опознавательный знак корабля и эмблему Осоавиахима на оболочке – для хроники.

За пять минут до этого в Москве прочли радиограмму, отправленную со Шпицбергена: «…аэродром на берегу бухты Кольбея готов. Могу принять экспедицию. Прошу распоряжения. Сообщите мне, когда будет экспедиция. Богачек»[217].

Шпицберген ждал. Но сначала предстояло добраться до Мурманска, а потом выполнить задачу в Гренландском море.

Полтора часа после взлёта дирижабль кружил в воздухе неподалёку от Долгопрудной. Нужно было устранить девиацию магнитных компасов и построить кривую радиодевиации для «Фэйрчайлда»[218].

Первую радиограмму в адрес правительственной комиссии радист Чернов передал с борта дирижабля в 20:50[219]:

Вахту у моторов с момента взлёта и до полуночи несли бортмеханики Кондрашов, Шмельков и Никитин – соответственно в правой, левой и кормовой гондолах.

В 21:05 комиссии отправили следующую радиограмму:

Из штаба перелёта поинтересовались, достаточно ли метеосводок, которые передают для дирижабля ГАМС (Главная авиаметеорологическая станция ВВС РККА) и метеослужба Ленинграда. Гудованцев ответил: на участке до Мурманска этого хватит.

Вахта по наблюдению за материальной частью корабля с вылета до 4 часов ночи легла на плечи Устиновича. Его сменил Коняшин, который стоял до 10 утра, а пока, в первый час полёта, тоже не спал – ходил и лазил по кораблю, снова и снова осматривая его. Тем же самым занимался и Почекин.

В 22:23 последовала радиограмма в адрес комиссии:

Экипаж приводил в порядок разнообразное имущество, спешно погруженное на борт в последние сутки, – его проверяли, сортировали, раскладывали. Делалось это с осторожностью, чтобы не нарушить хрупкую центровку корабля, что грозило в полёте самыми неприятными последствиями.

В ту ночь было необычно тепло не только в Москве, но и на всём пути до Петрозаводска и даже дальше на Север, до Кеми. По данным метеостанций, температура не опускалась ниже –3 °C. В пассажирской каюте работала недавно опробованная каталитическая печь[224], поддерживая температуру около +15 °C – вполне достаточно, чтобы не замерзать.

В 23:30 Гудованцев радировал, что дирижабль прошёл Московское море – Иваньковское водохранилище.

В полночь на вахту заступила новая смена бортмехаников: Кондрашова сменил Матюнин, Шмелькова – Бурмакин, а Новиков отправился в самую дальнюю, кормовую гондолу, отпустив на отдых Никитина. Смена произойдёт снова в 4 часа утра. Строгое соблюдение этого порядка до самого конца полёта дало шанс спастись именно тому составу бортмехаников, который в момент столкновения нёс вахту в гондолах. Случись катастрофа на полчаса позже, и мы могли бы увидеть в списке выживших три другие фамилии.

Расписание вахт в моторных гондолах

Пока менялись бортмеханики, Гудованцев продолжал бодрствовать. Третьи или уже четвёртые сутки он отдыхал только урывками? В 0:17 от него ушла на землю радиограмма:

На машинописном тексте этой радиограммы Микоян собственноручно начертал: «Разрешить на два часа»[226]. Но сразу уйти отдыхать радисту Чернову не пришлось: в 0:42 он был ещё в эфире – вёл переговоры с радиостанциями, следящими за дирижаблем, обсуждал качество связи, частóты и прочие технические детали. Затем передатчик «СССР-В6» замолчал. Он снова вышел на связь в 2:45, передав сообщение:

Чтобы преодолеть 215 километров до Бежецка, потребовалось 5 часов 40 минут. Из-за сильного встречного ветра средняя путевая скорость составила всего лишь около 38 километров в час.

Устинович перед тем, как уйти отдыхать, обошёл корабль с инспекцией, заглянул в моторные гондолы. У Новикова в кормовом моторе отказал аэротермометр выходящего масла, на маслобаке появились небольшие потёки. Бак заделали, в Мурманске предстояло заварить течь и заменить термометр, а пока бортмеханик должен был аккуратно контролировать температуру масла рукой.