– Кара, ты уникальна. Ты сумела так сжиться с эффектором, что воспринимаешь его как часть своего тела. И ты сумела освоить не только его грубую силу, но и многие другие возможности. Ты умеешь видеть с его помощью. Ты уже неплохо управляешься с мелкими предметами, и скоро научишься еще лучше. Ты уникальна – и именно потому безмятежной жизни не жди.

Карина вздрогнула. Почему папа так говорит? Зачем?

– Конечно, ты можешь скрыть свои способности. Вырасти, выйти замуж, стать примерной домохозяйкой и использовать свой эффектор разве что на кухне, пока не видят муж и дети. Но я не думаю, что ты такого захочешь. Кроме того, ты обещала мне, что искупишь смерти, причиной которых стала. А я обещал, что научу тебя, как. Помнишь?

…растерянные голубые глаза над стволом пистолета – мертвые глаза, неподвижно глядящие в потолок…

– Да, – Карина опустила голову. Радостное возбуждение, владевшее ей еще несколько минут назад, ушло. Тоскливое чувство навалилось на нее. Действительно, как она могла забыть? Она – чудище, и ее место в цирке…

– Не надо грустить, – Дзинтон провел ей ладонью по волосам, и тоска ушла, словно стертая прикосновением. – Все хорошо. Перед тобой – вся жизнь, и только от тебя зависит, чего ты достигнешь. Я покажу тебе путь в жизни. Или, возможно, ты найдешь свой собственный. Но я верю, что тебя ожидает великая судьба. Я верю в тебя. И я помогу тебе.

Папа в нее верит. Да, папа верит. Но верю ли я сама? На несколько дней я забыла ужас, что остался в прошлом, и пустоту, что ожидает в будущем. Но их нельзя забывать! Я не хочу быть чудищем! Я хочу быть просто человеком. Я хочу просто жить!

– Прошлое мертво, Кара. Оно ушло. И пора задуматься о будущем. Ты упряма, и тебе в жизни придется нелегко, а я не смогу находиться рядом постоянно. Тебе придется научиться самостоятельно бороться с завистью, страхом и враждебностью. Самостоятельно шагать по жизни. Я не оставлю тебя, но жизнь – твоя собственная. И прожить ее придется тебе самой.

Дзинтон взял ее за подбородок твердыми теплым пальцами и посмотрел в глаза.

– Кара, я предлагаю тебе выбор. Я могу уничтожить твой дар, твое проклятье. Я могу забрать у тебя эффектор и сделать так, что он никогда больше к тебе не прицепится. Ты станешь обычным человеком, обычной девочкой. Ты вырастешь, выйдешь замуж или найдешь хорошую работу, или сделаешь еще что-то, но в конце концов проживешь нормальную жизнь обычного человека. Я могу так сделать. Хочешь?

Карина отстранилась. Внезапно ей стало страшно. Забрать эффектор? Избавить ее от невидимых рук, причинивших столько страданий? И он может так сделать? Если он не врет, то… он ведь наверняка мог так поступить с самого начала. Зачем он ей предлагает? Ей никогда в жизни не предлагали выбирать. И она еще маленькая девочка! Как она может решить, что правильно? Так нечестно!

– Вся жизнь – выбор, Кара. Выбор между хорошим и плохим, правильным и неправильным, ленью и чувством долга… Мне жаль, что у тебя не получилось нормального детства, девочка моя, но прошлое не исправить. Ты почти взрослая, и тебе пора учиться решать за себя. Ты уже умеешь решать – ты много раз делала выбор, и еще ни разу он не оказался плохим. Но сейчас я хочу, чтобы ты не просто выбрала. Мне нужно, чтобы ты определила свою судьбу. Я не предложу выбор ни Яне, ни другим детям-девиантам. Они не способны сделать его осознанно. Но ты – можешь. И ты должна сделать его сейчас.

Карине захотелось заплакать. Солнечный свет, проникающий сквозь листву, словно потускнел и посерел. Ее пробрала дрожь. Девочка обхватила себя руками, ежась от ощущения непонятно откуда взявшейся холодной сырости.

Отказаться от эффектора? Насовсем и навсегда?

Выбор… она не может его сделать. Или не хочет? Если не сделать его сейчас, то случится… что? Сможет ли она жить без эффектора так, как жила раньше? Наверное, нет. Да она даже и не помнит, как жила раньше. Два года в Институте, а до того детский дом… Значит, не как раньше, а как обычные люди. Она не знает, как живут обычные люди, но, наверное, не так плохо.

Она обещала, что искупит те смерти. Сможет ли она справиться без эффектора?

– Папа, – тихо сказала она, – я не хочу, чтобы ты забирал эффектор. Я обещала – и я сделаю все, что надо.

– Тогда никогда не жди спокойной жизни, понимаешь?

– Да, понимаю, – Карина подняла голову и твердо встретила взгляд Дзинтона. – Пусть. У меня ее никогда и не было.

–Твое решение окончательно? Если хочешь, я могу дать тебе время подумать.

– Нет. Я решила. Если я уникальна, то.. то… то неправильно – становиться обычной. Пусть меня боятся и завидуют, но я не откажусь.

Она гордо вскинула подбородок.

– Ты молодчина, Каричка, – Дзинтон радостно рассмеялся, и девочке показалось, что мир вокруг с новой силой заиграл красками, а по жилам побежало тепло. – Нет, я не ошибся в тебе.

Он схватил ее за плечи и, продолжая смеяться, встряхнул.

– Ты молодчина, и я тобой горжусь! А теперь пошли домой. Нас, наверное, уже потеряли. И у меня в брюхе бурчит.

Он вскочил на ноги и прошелся по поляне колесом. Глядя на него, Карина тоже невольно засмеялась. Она поднялась, отряхиваясь, и потянулась. В конце концов, светит солнце и дует теплый ветер. И папа – рядом. И пусть ей все завидуют, если хотят. Она – не боится!

Цукка, даже не обувшись, суматошно выскочила на крыльцо, едва они вошли в ворота.

– Дзи! – почти закричала она. – Тут такое творится! Такое творится! Все радиоканалы забиты! Все станции с ума посходили – одни репортажи с места событий, все программы отменены!..

– Тс-с! – Дзинтон приложил палец к губам. – Цу, ты только не нервничай так. Сбавь громкость и отдышись. Я слушаю радиоканалы, и не только.

Карина непонимающе глянула на него. Слушает радиоканалы? А как?

– Там такое творится, такое творится! – продолжала возбужденно тараторить девушка. – Наш Институт человека разгромлен собами, директор и куча руководителей арестованы и помещены в тюрьму, замдиректора Эхира Марга выступала в прямом эфире, прокуратура начала расследование, а десять минут назад выступил сам Президент!.. – Внезапно она осеклась и подозрительно уставилась на Дзинтона. – Дзи, только не говори мне, что вся заваруха твоих рук дело.

– Ну, если не хочешь, то не скажу, – пожал плечами тот. – Ты ведь и сама