– Это чего ты там писать собрался? – спросила она.

– Да вот человек...

– Человек! Знаю я этого человека! Отец больной был, просил его помочь крышу покрыть, так он с него огромнючие деньги слупил! А потом еще при всех смеялся: дураков рублем учат! Отец от огорчения еще больше заболел!

– Я за мастерство брал! – сказал Ваучер. – Во всем селе лучше меня никто крыши не крыл!

– А смеяться было зачем? – Наталья вырвала из рук Василия бумагу. – На, забери! И ищи дураков в другом месте!

– Ничего! Я и умных найду!

И Ваучер, не сдаваясь, пошел искать умных. Один из них, конечно, Стасов.

И Стасов рассудил вполне по-умному:

– Мне не жалко, Борис Петрович. Но понимаешь, какое дело, мы же в людях живем, в коллективе. А коллектив против.

– Это кто тебе сказал?

– Да все говорят. Синицына та же...

– А! – догадался наконец Ваучер. – Вот откуда ветер дует!

– Со всех сторон он дует, Борис Петрович, – уточнил Стасов. – Обижал ты людей, если уж вспомнить.

– Тебя я чем обидел? Я тебе, помню, даже в долг давал!

– Было дело, давал. С процентами.

– Какие проценты, опомнись! – горячился Ваучер. – Бутылку только сказал поставить в виде благодарности, вот и все проценты.

– Да не в этом дело. Просто давал ты мне – как нищему. С презрением, можно сказать. Если бы в ту пору не нужда, не взял бы. Пришлось взять. Понимаешь? Отношение у тебя к людям было оскорбительное.

Ваучер, отчаявшись, перешел от защиты к нападению:

– А скажешь, не за дело? Смотреть на вас было смешно, как вас все вокруг пальца обводят! Горбились тут задаром, а мне завидовали!

– Чему завидовать? У меня семья, сын, дочь. Хозяйство, дом. А у тебя что?

– У меня тоже дом – не хуже твоего!

– Получается, нет у тебя дома!

13

Нет у тебя дома, нет у тебя дома! – звучало в насмерть обиженной душе Ваучера.

Не мог он с этим согласиться. То есть, если подумать, наплевать ему на дом, дело не в доме, а в том, что его отказываются принимать за своего! Но и без этого можно обойтись: невелика честь. Делают вид, гады, что его вообще ни в каком виде тут не было, и этой подлости Ваучер им не позволит сделать! Он своего добьется не мытьем, так катаньем!

Поэтому он оказался к вечеру в доме Акупации.

Вошел, поздоровался, а она как сидела у окна, перебирая вязальными спицами, так и сидит, даже не ответила.

– Оглохла, что ли? Привет, говорю!

– Не надо мне твоих приветов.

Ваучер не позволил себе разозлиться, сказал с натужной шутливостью:

– Ершистая какая. Раньше такая не была. Я что подумал...

И он достал листок. Но тут же спрятал, заслышав шаги.

Вошла Синицына.

Не глянув на Ваучера, сказала Акупации:

– Я чего вспомнила, Тань, я же свой сепаратор Наталье Суриковой отдала, мне-то не надо, а сын купил мне зачем-то. Я у нее взять для тебя могу, если на время.

– Я уже сама взяла.

– Да? Это у кого же?

– У кого надо. У Шуры Куриной взяла.

– Зачем врать, Таня? У нее же нету его!

– Прямо всё ты знаешь! Не было, а появился! В магазин дешевые завезли, она себе и взяла! Сама у себя купила.

Исчерпав эту тему, Акупация обратилась к Ваучеру:

– Ты чего стоишь, Борь? Садись. Чайку попьем сейчас.

Синицына тут же оценила:

– Ага. Так, значит, у вас?

– Да не как у тебя, – похвасталась Акупация.

– А у меня-то как?

– А никак!

– Ну, пей чай тогда, Борис, – напутствовала Синицына Ваучера. – Она тебя напоит. Оно и правда, кому ты еще нужен? Бумажку твою кто тебе подписал? Никто? А?

Акупация возразила:

– Не знаешь, не говори! И я подписала уже, и другие подпишут. Которые нормальные люди. Правда, Борь?

– Совершенно верно! – подтвердил Ваучер с большим достоинством.

– Посмотрим! А тебе, Татьяна, скажу: одно ты умеешь – последки подбирать! Тут я с тобой не поспорю! Ладно, прощайте, бесстыдники!

Акупация, не успевшая ей ответить, только руками всплеснула, удивляясь:

– А бесстыдники-то за что? Вот чумная, правда, Борь? Ваучер, сильно помрачневший, достал листок.

– Ты в самом деле... Подпиши.

– Да пожалуйста. Где у меня ручка-то...

Акупация долго искала ручку, нашла, оказалось – не пишет. Стала искать другую. Еле-еле отыскала, взяла листок, приготовилась, но Ваучер сказал:

– Только ты не сначала, а оставь место. Ну, вот тут где-нибудь. В середке.

Акупация замерла с ручкой. И вдруг бросила ее и принялась опять за вязанье.

– Ты чего?

– Ничего. Пусть тебе Синицына подписывает.

– Ну бабы! – с досадой закричал Ваучер. – Вот за это я вас всегда терпеть не мог! Мужик, он что скажет, то и сделает! А с вами вечно морока!

– Это правда. Утром любит, днем поцелует, вечером к черту пошлет. А ты бы не водился с бабами, Боря.

– Отводился свое, слава богу!

– О как. Нашел, дурак, чем хвалиться.

– Тьфу!

И, высказав этот свой последний аргумент, Ваучер ушел ни с чем.

14

Он ушел ни с чем и вернулся домой.

Вспомнил, что ничего не ел, сварил себе пару картошек, покрошил их в тарелку, порезал туда половинку луковицы, полил постным маслом и стал есть с черным хлебом, запивая молоком, – к этой нехитрой еде он привык за много лет одинокой жизни и любил ее.

Пока ел, оглядывал дом. Подумал: всё кажется важно и нужно, пока живешь, а после твоей смерти все пойдет на выброс. Никто не возьмет ни старого шкафа, ни кровати этой с одной деревянной спинкой и металлическими ножками, ни тумбочки из-под телевизора, ни самого телевизора, который показывает один канал, да и то лишь в хорошую погоду. А из вещей и подавно ничто никому не понадобится. Может, книги, уместившиеся на двух полках? Но книги куплены когда-то в райцентре или местном сельпо – точно такие же, какие есть у каждого анисовского жителя. То есть, получается, как сказано в одной из самых умных книг, что он читал: голым пришел в мир – голым уйдешь.

Ладно, пусть голый, но пришел же! Зачем же они врут, будто и не приходил? Обидно!

Тут Ваучер посмотрел на фотографии под стеклом в одной большой раме. Встал, подошел. Родственники, ближние и дальние. А некоторых он даже и не помнит, кто такие. А вот он сам, молодой, карточка маленькая, на документ, наверно.