- Слушай, — говорит, — пусть мои тут около тени в песке повозятся, а я в город съезжу, а то дома хоть шаром покати. И на работу мне забежать нужно, может, зарплату дадут. А то дома ни копейки!

- Езжайте — говорю, — не сомневайтесь! Пусть возятся, пригляжу.

А комбат появится — скажи, чтоб детей домой вел! И пусть картошки начистит... Будет от него хоть какая-то в доме польза.

И в автобус — скок. А ребятня в песок воткнулась. У нас около КПП большущая гора песку. Завезли только что — дорожки посыпать к майским праздникам. Свежий песок, еще в него кошки нагадить не успели — пускай возятся. Я пошел, два кирпича принес.

Вот, — говорю, — пацаны, вам танки!

Ну, они сразу включились. Пацанам ведь что идею дать, а дальше они сами нафантазируют. А девчонка уже сама сидит — куличи лепит. Главное, чтобы ей только в глаза песку брательники не на сыпали.

— Тебе, — меня спрашивает, — какой пирожок испечь?

— Испеки, — говорю, — мне большущий пирог с луком и пирог с картошкой.

И так мне пирожков захотелось! Вспомнил, как бабушка мне пирожки пекла. Вот скоро домой при еду — сразу пирожков закажу! Чтобы сразу на пекли. У меня деньжат немножко накопилось — за прыжки-то ведь платят! Устрою и маме, и бабушке угощение!

Вдруг эта Лялька в небо совочком показывает и говорит:

— А вон наш папа падает!

У меня прямо сердце в пятки. Вскочил — точно! Неполное раскрытие. «Аннушка» вверх пошла, а парашютист отделился, и, видать, у него стропой купол перехлестнуло. Падает, белым полотнищем, будто крылом, машет...

Я, как дурак, спрашиваю:

— Может, и не ваш папа? — а на самого будто столбняк напал, глаз отвести не могу.

— Наш, — говорит, — он утром сюда прыгать пошел. Сказал: прыгну разок-другой, будет тебе, доченька, шоколадка.

У меня ноги, словно из них кости вынули, мягкие такие стали, прямо вот именно что ватные... Парашют падает, и я на землю оседаю...

Сирена завыла... «Скорая» туда, где он упасть должен, понеслась... Салаги парашютный стол схватили, ну, полотно такое брезентовое, на котором парашюты укладывают, — помчались ловить... Это как мертвому припарка... Хотя, говорят, бывали случаи — ловили. И все будто в кино замедленном. Как в этом французском «Плата за страх», как во сне. Видно, кик парашютист рыпается — запаску тянет. Хлоп! Открылась! Скорость погасла. Закачался... Я на песочек сел. Сердце в голове: бух-бух-бух... как мотор. И гимнастерка вся мокрая, точно меня водой облили.

А через полчаса комбат идет. Хромает маленько.

Детишки к нему. Он пайковую шоколадку достал, разломил, оделил всех. Мне кусок протягивает. А у меня руки дрожат... И у него тоже.

— Жене, — говорит, — ни слова.

— Обижаете, — говорю, — товарищ гвардии майор... — А голос как деревянный.

Сидим, жуем шоколад. Совершенно вкуса не чувствую, весь рот будто склеился. Тут автобус из городи возвращается. И жена на комбата:

— Чего ты тут загораешь? Я же сказала, чтоб детей домой вел! И картошки начистил...

А майор улыбается и смотрит на нее, смотрит... Словно первый раз видит.

Виноват, — говорю, — я товарищу гвардии майору еще ничего передать не успел...

— А чего ты бледный такой? — Она меня спрашивает. — Накурился, что ли?

Никак нет. Я не курю.

— Ну-ка, дай пульс... — Она: — Ого! Чего такой учащенный? Прямо как после полосы препятствий.

— Кино, — говорю, — смотрел, французское... Переживательное очень. «Плата за страх» ...

И майор жене деньги дает.

— А это откуда? — Она его спрашивает.

— Оттуда. Тебе же сказал сержант — плата за страх!

Вот прислали мне повестку,

Повели в военкомат.

Грудь широка, руки длинны,

Только... коротковат!

Я уже лет десять как отслужил! Да нет! Больше! Я уж про армию-то и думать позабыл, а она, оказывается, про меня помнила! И вот в один распрекрасный день в дверь звонок. В глазок глянул — менты! Открываю.

— Вы такой-то? — И в руках пачка драгоценных...

— Нет, — говорю, — не я!

— А где он?

— А кто его знает!

— А вы кто?

— А я его брат... двоюродный... погостить при ехал...

— А вы не могли бы ему повестку передать!

— Нет, — говорю, — не мог бы... Я уезжаю завтра!

— Ну, извините!

— Ничего, ничего... Пожалуйста.

И только менты собрались уходить, несет черт мою ненаглядную:

— Вовик, с кем это ты тут беседуешь? Здрас-с-ти... — Убил бы!

Менты сразу встрепенулись:

— А можно ваш паспорт посмотреть, брат, елы-палы, двоюродный...

Я говорю:

— Нет у меня паспорта...

— Ладно, — говорят, — поверим тебе и без паспорта! Расписывайся за повестку.

И я понимаю, что никуда не денешься. Попал и дерьмо — не чирикай! А то еще в ментовку потянут для установления личности и штраф запаяют за потерю паспорта.

— Судя по прикиду, ты — десантник?

— Ну... Пять минут — орел, остальное — лошадь!

— Вот, — говорят менты, — удивительное дело.

Как моряки или танкисты — никаких проблем, как десантник — так обязательно цирк! Один вообще смерть симулировал, второй в окно выпрыгнул! Два дня ловили. Что же вы так служить-то не любите?

— Это, — говорю, — не соответствует исторической действительности, и хотя мы, гвардейский десант, войска потные, но служим с энтузиазмом. Как тот пес, что в скипидар сел и потом себе задницу вылизывал с огромным, между прочим, энтузиазмом.

Ну, посмеялись они, ушли. Моя дура стоит, ничего не понимает. Я говорю:

— Не была бы ты, Маруся, кормящая, я бы на башке твоей козьей рога нарисовал!

Она сразу в слезы. Поняла, что кругом виновата!

— Тебе, — говорю, — заняться нечем? Вон, малая некормленая орет. Сунула бы ей титьку и сидела бы на попе своей широкой ровно. Нет, тебя сюда нелегкая принесла! Услыхала, что мужики, — примчалась задницей вертеть, а мне теперь шинель напяливать!

— Зачем?

Для красоты, едрена корень!

— Вовик, что же будет?

Переподготовка! Мать ее... Сборы!

— Ох... так некстати!

— Война всегда некстати.

— Вовик, ты не пойдешь!

— В честь чего? Повестку-то по твоей милости мне втюхали!