— Ладно, — говорит, — спишем! Полевые ученья с боевой стрельбой скоро — спишем! Составим акт, что по нему, к примеру, танк проехал. Очень даже убедительный тулупчик стал. Не бери в голову! Отдыхай! И завтра без строевых! Спи! Дедом Морозом быть — это тебе не на полосе препятствий дурака валять или там в поиске на ночевке хреном груши околачивать. Я разок Дедом Морозом побывал, чуть без ноги не остался. Ногу, понимаешь, сломал. Поскользнулся в валенках, когда мы через Снеговика прыгали... Там сержант Снеговиком был, вместо Снегурочи. Так у того вообще — сотрясение мозга... В общем, я, брат, все понимаю. И сочувствую. Отдыхай!

Старшина — ведь он только по службе сволочь, а по жизни, выходит, что человек!

В казарме человек — как пингвин на льдине: отовсюду его видать. И ничего скрыть невозможно. Тем Гюлее у нас казарма старая. Николаевская. Этой глупости, чтобы по палатам жить, даже и не предвиделось. Спальная — этаж. Пятьсот человек личного состава. Трехъярусные койки в четыре ряда. Очень удобно.

В смысле, пришел служить — пожалуйста, на верхнюю коечку. А который на нижней, как правило, сержант, к тебе прикрепляется официально. И примерно год он тебя пасет и воспитывает. Индивидуально. И пока ты все нормативы не выполнишь, его на дембель не отпустят! Так были случаи, сержанты свой ДП молодым отдавали, только чтобы те скорее в форму вошли. А как только молодой нормативы выполнит и по времени год отслужит — старичка на дембель, а его на вторую коечку. И вот на этой второй коечке он живет-поживает, никого не пасет, только служит. Через полгода ему следует отпуск на родину. Десять суток, не считая дороги. Если, конечно, его за нарушения какие-либо отпуска не лишат.

И ни о какой дедовщине мы и понятия не имели. Все было продумано: офицеры командуют, сержанты пашут, салаги учатся, а фазаны до отпуска дни считают и крепят дисциплину.

И вот этот Джо (как его на самом деле звали, я уже не помню) перед самым отпуском попадает в стыдную неприятность: ловит где-то «пассажиров» на интересное место. Утверждает, что в бане. Но это вранье! Что же больше-то никто не заловил? В одну же баню ходим всем полком. Да у нас в бане чистота хоть рожай! Ну, не суть...

В общем, он скребется, сержант делает вид, что не видит, по команде не докладывает. Может, не хочет ему отпуск портить. А может, сволочь, хочет, чтобы фазан этот, Джо, сувенир на родину привез.

Ну, да это вряд ли! Скорее всего наблюдает, что его подчиненный предпринимать будет в экстремальной обстановке. Какие, значит, примет самостоятельно решения и чего можно от него в боевой обстановке ожидать. На сообразительность его проверяет. Хотя вся казарма про этого Джо знает, и от него все шарахаются. Кроме одного из хозвзвода.

Этот любил к нам захаживать со своего склада там или еще откуда-то. Рассядется и пытается курить. Ему дневальный замечание сделает, он и начинает привязываться: «Ах, мол, ах, какие мы нежные...»

Сержант говорит:

— Не положено курить в казарме! И в сапогах не положено. Надевай ласты! (Ну, тапочки такие -«ни шагу назад».)

Этот, из хозвзвода, — комплексует! Он, должно, ограниченно годный. Значков понацеплял, а нам-то что — мы не девки на танцплощадке! У нас у всех значков, как у дурака семечек! А тут, видно, узнал этот, из хозвзвода, что гвардеец Джо теперь как авианосец. И подкатывается к нему с услугой. Но начинает издалека. С того, что, мол, отпуск у тебя, десантура, накрылся... Точняк!

Фазан запыхтел: «Что делать, что делать?»

А этот Кулибин говорит:

— Станови поллитру! Выведу!

Фазан с дорогой душой:

— Обязательно.

А я как раз чуть-чуть отлучился. Возвращаюсь: стоит этот фазан Джо на табуретке в чем мать родила. Ноги и пузо выбриты — синие, как у куренка. А Кулибин приволок бутылку с бензином, туда пером гусиным макает и ноги фазану смазывает.

Фазан Джо от щекотки аж воет! А Кулибин его наставляет, в смысле, что любая насекомая химии не любит!

Ну, тут кое-кто из личного состава стоит, кто службой не занят, зубы скалит. Салабонам-то интересно! А Кулибин надулся, как артист эстрады, и, главное дело, курит, сука, от дыма щурится! Сержанты мимо, как волки, шастают, зубами скрипят, а помалкивают, потому Кулибин нашему товарищу необходимую помощь оказывает! Вроде как процедура, почти что медицинская, идет.

Ну, я пошел на свою коечку прикинуться, тут вдруг как заорут все. Оглядываюсь, а по казарме индеец бежит в красных штанах... Ну, с тех пор его и зовут Джо Печеное Яйцо.

Там как получилось. Этот Кулибин рассуждал-рассуждал, да и цыгаркой-то своей вонючей нечаянно фазана и подпалил! И в результате сам не поллитру получил, а по роже! Хотя это и не совсем правильно. «Пассажиров»-то он все же вывел... Можно сказать, огнем и мечом!

Как-то раз встретил на улице того фазана. Идет солидный дядечка за центнер весом, и мадам около него такая же. Интересно, а вот она, к примеру, знает, что он — индеец Джо Печеное Яйцо, или же это никак на его организме не сказалось?

Мне до дембеля уже оставалось всего ничего. Тут уже счет на недели пошел. По майскому приказу должны отпустить... Ну, и прикидываешь уже, как на гражданке будет... Вообще-то страшновато. Потому что, с одной стороны, конечно, сильно желательно, а с другой — за три года в службу втянулся. А в ней свои плюсы есть! Сейчас, может быть, не очень, а когда я призывался и служил, офицерам платили очень даже ничего, а еще и пайковые, и полевые... И главное, наш комбат очень настоятельно мне рекомендовал на сверхсрочную остаться. Потому что совершенно свободно можно ускоренные курсы закончить, и пожалуйста — офицер. До конца дней своих никаких забот о денежном содержании. Ну и вообще...

Но человек так устроен, что ему никогда денег не хватает. Это как раз в том кино, что нам показывали, очень даже конкретно сказано. «Плата за страх» называется. Французское. Ив Монтан там одного фраера играет, что на грузовике взрывчатку вез... Ничего, такое жизненное кино.

Вот сижу я на солнышке около КПП на аэродроме, Нас, дембелей, уже стараются службой не загрузить... А весна, солнышко греет, уже мать-и-мачеха цветет. Сижу, греюсь. За спиной, на полосе, «Аннушки» — дыр-дыр-дыр... моторы гоняют. Салаги уродуются — парашюты укладывают. Сержанты им мозги компостируют. А мне все до лампочки, точно и уже демобилизовался. Нормально: и службу несу, и мечтаю как бы ни о чем...

Вдруг подъезжает автобус. Наш — из части. Выскакивают жена нашего комбата, врачиха из госпиталя, он ее Ляля зовет, и все трое их ребятишек. Восемь, шесть и четыре — Ляля-маленькая.

- О, — говорит, — сержант, как хорошо, что ты тут дежуришь. Отца нашего не видел? Комбата? Он сегодня где-то здесь околачивается. Вот ведь человек! У него сегодня выходной; нет чтобы дома помочь — сюда поперся!

- Никак нет, — говорю, — не видел. Я — час как приступил. Может, он раньше прибыл?