= = = = =

Каких бы усилий ни требовал день, какие бы трудности ни ставил, но вечерами — когда Бомбей раскладывал стул и пульт во временном рабочем углу палатки — Бёртон садился и записывал все, что пронаблюдал, измерил и узнал. Пусть снаружи бушует гроза, пусть под сапогами собирается вода и до него доносятся приказы Спика о том, как покрыть грузы брезентом. Он пишет, даже если пальцы в лихорадке едва удерживают ручку, а воспаленным глазам не различить чернильницу, куда он обмакивает перо. Пишет, даже если испытывает единственное желание — вытянуться и скорее забыть этот день.

Дело не в тренировке самодисциплины, он полагает своей обязанностью пробуждение к жизни этой страны посредством письма. Человек его размаха не страшится серьезных заданий, но все же даже он смущается, задумавшись о том, каким значением будут обладать его записи. Он побеждает неуверенность деталями, всеми деталями, какие получается выжать из бесед, пока не остается ни капли полезной информации.

Первейшую роль в поиске сведений играет Бомбей. Когда они оба напрягаются, то могут выразить друг другу практически любую мысль, используя хиндустани, который опирается на столбы арабского и колонны кисуахили. Особенно когда речь заходит о местных обычаях и о безграничных суевериях, тогда Бомбей — самый надежный помощник, поскольку ему более или менее знакомо то, что им встречается, и одновременно в его отношении присутствует необходимая доля отчуждения. Только что закончен очередной интенсивный разговор с Бомбеем — Бёртон сидел и внимательно слушал, делая пометки, чтобы ничего не ускользнуло; теперь Бомбей встал сзади, чтобы массировать ему плечи и спину, а Бёртон открывает записную книжку и заносит очередное наблюдение:

Следовательно, ваньика, как и наши философы, считают, что кома захватывает субъективное, но не объективное существование; тем не менее их основным догматом веры остается колдовство. Все их болезни возникают из одержимости, и ни один человек не умирает так, что мы назвали бы это естественной смертью. Их ритуалы направлены либо на отведение зла от себя самих, либо на насылание его на других, и primum mobile их жертвоприношений — это мганга, знахарь и колдун. В решающий момент дух, которого заклинали покинуть тело, называет какой-либо объект, обозначаемый как «кехи», к примеру, стул, который вешают на шею или прикрепляют к рукам и ногам — в нем теперь и будет находиться дух, не обременяя самого носителя. Эта идея лежит в основе многих суеверных практик: негр имеет представление о «благосклонно настроенном целебном средстве», это объект, как, например, коготь леопарда или нитка из белых, черных и синих бусин, которую называют мдугу га мулунгу (бусины духа) и носят на плече, или лохмотья, снятые с больного и повешенные или привязанные к дереву альстония, называемому в Европе «чертовым деревом». Дух демона выбирает «кехи» вместо больного человека, таким образом, благодаря обоюдной договоренности, обе стороны счастливы. Некоторые, прежде всего женщины, обладают дюжиной духов-мучителей, каждый из которых снабжен своим личным талисманом, причем один забавным образом называется «баракат», что значит по-арабски «благодать» и соответствует имени эфиопского раба, доставшегося Мухаммеду по наследству.

Бёртон откидывается назад, перечитывает абзац и удовлетворенно закрывает записную книжку. На его взгляд, данная тема достаточно рассмотрена для первого раза. Антропология в этих широтах получает наиболее интересное поле деятельности, поскольку предстоит охватить и выстроить в систему многочисленные племена и их культурные особенности. Напротив, их религия, если такое понятие вообще применимо в данной связи — Бомбей заверил его, что в этих языках нет эквивалента для слов, подобных «дхарма» или «диин», — представляет минимальный интерес, и он сомневается, что исследователи, которые пойдут по просеке, которую он прокладывает своей экспедицией, уделят данной области какое-то особенное внимание.

Кроме того, как только сюда вступят миссионеры, от местных суеверий мало что останется. Африка — это не Индия, кехи весит гораздо меньше кармы, и служители Бога стервятниками набросятся на каждую языческую душу. Все более или менее ясно, лишь одно смущает его: Бомбей, у которого голова — совсем не слабое место и в чьем имени Мубарак кроется обещание высшего и великого, и этот Бомбей, знакомый с богатством аль-ислама, очевидно, глубоко тронут шарлатанством, потрясен плутовством колдунов. Неужели яд детского воспитания сидит так глубоко, что Бомбей не в силах от него освободиться, хотя уже повстречал много иных, более удовлетворительных истин? Или он поддался безумию и это его собственная лабильная реакция на тяготы пути? Надо держать его под наблюдением, ведь если Бомбей пропадет, они лишатся хорошего человека.

= = = = =

Сиди Мубарак Бомбей

Слушайте, братья, слушайте внимательно, ибо теперь приходит часть, которая интересна каждому из вас, теперь начинается история женщин в этом путешествии, женщин нашего каравана. Когда караван отправился в путь, мы, мужчины, были почти в одиночестве, не считая нескольких жен носильщиков, нас было больше сотни мужчин, и никто из нас не был стар, никто не был слаб. Это было неправильно, что нам выпало идти дорогой, о который мы ничего не знали, нам пришлось вытерпеть все, что стоит между жизнью и смертью, и при этом нам было отказано в сопровождении женщин. Это неправильно, ибо наши ночи были более одиноки, чем наши дни. Прошло немного времени, и караван уже стал раздуваться, появилось больше округлостей, и все больше мужчин не принимали вечерами участие в наших песнях и в наших танцах; чем дольше продолжалось путешествие, тем больше женщин сопровождали нас. Бвана Бёртон и бвана Спик беспокоились, какое влияние окажут женщины на караван.

— Откуда появлялись женщины?

— По большей части их выкупали у работорговцев, встречавшихся нам, а иногда женщина шла за мужчиной, потому что ему удавалось убедить ее или ее родителей деньгами или языком. Такие пары сохранялись дольше, потому что, покупая женщину, ты не знал, что покупаешь, и не было никого несчастней одного бедняги, которому досталась женщина по имени «Откудаязнаю». Она была крепка, как бык, как роскошный блестящий бык, обладать которым гордился бы любой мужчина, поэтому она стоила шесть тканей и большой моток проволоки, Саид бин Салим купил ее и сразу же обжегся, потому что она была сварливее, чем старый одинокий буйвол. Она была родом из тех людей, которые продевают себе в верхнюю губу костяной диск, поэтому ее губа оттопыривалась, как утиный клюв. Один вид ее внушал уважение, а ее поведение нагоняло на нас страх. Саид бин Салим передал ее самому крепкому из носильщиков, мужчине по имени Гоха, но даже он оказался перед ней беспомощен, она с самого начала обращалась с ним презрительно, и я не знаю, грела ли она его по ночам, но я знаю то, что вскоре знал каждый из нас: она быстро одарила его одним, а потом еще дюжиной соперников. Она разбивала любой предмет, который ей давали, потому что не желала ничего носить — она вывела из равновесия весь караван, мы ни о чем другом не могли говорить, каждый подозревал другого, что тот ее тайно желал, да, братья мои, как это ни удивительно звучит, но чем заносчивей она себя вела, тем похотливей мы становились. Вы бы только видели ее крепкие руки и ее крепкие бедра, между ними лежал рай, так думали мы, и у этих мыслей, у этих картин было время многих пыльных и одиноких шагов, чтобы расцвести внутри нас. Никакие ее поступки не могли затушить то, что в нас горело, ни ее оскорбления, ни ее резкость. Она почти каждый вечер убегала прочь, и каждый раз ее хватали мужчины, добровольно вызывавшиеся на поиски, и когда ее приводили обратно, в ней не было ни раскаяния, ни стыда. Она была неповторимой, неповторимо тяжелой, и любая лодка, в которую она бы села, пошла бы ко дну. Поэтому Саид бин Салим решил в конце концов обменять ее на несколько больших мешков риса одному арабу в Казехе, и это была самая дурная сделка, которую тот опытный торговец сделал в своей жизни, потому что на следующее утро он пришел к нам и горько пожаловался, что она расколотила ему череп. Мы смеялись и смеялись, и были рады, что отделались от нее, хотя втайне наши чресла все еще мечтали, как было бы прекрасно лежать в ее руках.