Ингер Юханна встала, отошла к мойке. Капнула на линзы очков моющее средство, хорошенько промыла под теплой водой.

— У меня есть еще одна дочка, ей почти одиннадцать, — проговорила она, старательно протирая очки. — Девочка родилась с психическим отклонением, которое мы толком не можем определить. Она — самое мое больное место. Мне все время кажется, что я уделяю ей недостаточно внимания, недостаточно делаю для нее, недостаточно добра к ней. Из-за нее я ужасно уязвима. И вечно корю себя. Стоит мне случайно подслушать разговор о плохом уходе за ребенком, как я автоматически думаю, что речь идет обо мне. Стоит увидеть по телевизору передачу о каком-нибудь чудодейственном способе лечения аутизма, придуманном в США, как я сей же час чувствую себя скверной матерью, которая ничего такого не предпринимает. Передача становится для меня личным обвинением, я не сплю ночами и чувствую себя ужасно.

И Хелен Бентли и Ханна улыбались. Ингер Юханна опять села к столу.

— Вот видите. — Она тоже улыбнулась. — Вы узнаёте себя. Такие уж мы есть. Все. В большей или меньшей степени. И мне кажется, Хелен, вы подумали об этой тайне, потому что она самое слабое ваше место. Но письмо целилось не туда. А во что-то другое. Возможно, в другую тайну. Или в другого ребенка.

— В другого ребенка, — недоуменно повторила президент.

— Да. Вы уверяете, что никто, абсолютно никто, не мог знать о… об этом событии, случившемся давным-давно. Даже ваш муж, как вы говорите. А в таком случае, пожалуй, логично… — Ингер Юханна наклонилась над столом. — Ханна, ты много лет работала следователем. Разве не логично предположить, что, если что-то совершенно невозможно… то… то оно действительно невозможно! И надо искать другое объяснение.

— Аборт, — сказала Хелен Бентли.

Тихий ангел пролетел по комнате, все надолго умолкли. Хелен Бентли невидящим взглядом смотрела в пространство. Рот приоткрылся, на переносице залегла глубокая складка. Но в лице ее не было ни испуга, ни стыда, ни даже обиды.

Она сосредоточенно размышляла.

— Вы делали аборт, — наконец проговорила Ингер Юханна, очень медленно, нарушив затянувшееся чуть ли не на несколько минут молчание. — И это осталось тайной. Насколько я видела. А я смотрю очень внимательно, очень дотошно, это чистая правда.

Тут раздался громкий звонок. Кто-то звонил в дверь.

— Что будем делать? — шепотом спросила Ингер Юханна.

Хелен Бентли оцепенела.

— Погоди, — сказала Ханна. — Марри откроет. Все будет хорошо.

Три женщины затаили дыхание, отчасти от напряжения, отчасти в попытке услышать разговор Марри с тем, кто звонил у двери. Но слов они различить не смогли.

Прошло полминуты. Дверь захлопнулась. А немного погодя Марри появилась на пороге, на бедре у нее сидела Рагнхильд.

— Кто это был? — спросила Ханна.

— Сосед, — буркнула Марри, взяв с рабочего стола стакан воды.

— И что же он сказал?

— Сообщил, что наш подвал открыт. Черт. Забыла я вчера вечером снова туда сходить. Господи, я же не могла тащить сюда эту даму да еще и думать про то, что надо запереть подвал.

— И что ты ему сказала?

— Спасибо сказала. Так ведь он еще талдычил про поломанную дверь, допытывался, не знаю ли я, что там стряслось, ну я и сказала ему, чтоб не лез не в свое дело. Вот.

Она поставила стакан и ушла.

— What, — нервно спросила Хелен Бентли, — what was all that about?[62]

— Ерунда, — ответила Ханна, махнув рукой. — Насчет открытой двери в подвале. Забудьте.

— Значит, другая тайна была, — сказала Ингер Юханна.

— Я никогда не считала это тайной, — спокойно проговорила Хелен Бентли, прямо-таки озадаченная таким поворотом. — Для меня это просто факт, к которому никто другой касательства не имеет. Ведь это случилось так давно. Летом семьдесят первого. Мне было двадцать один, студентка. Задолго до того, как я встретила Кристофера. Он, разумеется, знает об этом. Так что это вовсе… не тайна. Не такая, чтобы…

— Но аборт… — Ингер Юханна провела пальцами по столу и повторила: — Аборт! Разве это не испортило бы вашу избирательную кампанию, если бы стало достоянием гласности? Да и сейчас могло бы обернуться серьезной проблемой? Ведь в США тема аборта, мягко говоря, предмет вечных и болезненных раздоров, и…

— Нет-нет, вряд ли, — твердо сказала Хелен Бентли. — Во всяком случае, я все время была к этому готова. Все знают, я считаю, что женщины сами должны решать. Но тогда, во время дебатов, такая позиция в самом деле чуть-чуть не стоила мне выборов.

— Это было событие дня, — сказала Ингер Юханна. — Буш прямо из кожи вон лез, стараясь вас уничтожить.

— Да, верно. Но все прошло хорошо, в особенности потому, что меня поддержали женщины из… не вполне благополучных слоев населения. Анализ показывает, что фактически я получила внушительное число голосов от женщин, которые раньше вообще не регистрировались как избиратели. Кроме того, я резко выступила против абортов на поздних сроках беременности. Это сделало меня несколько более удобоваримой даже для противников абортов. И я все время спокойно относилась к тому, что собственный мой аборт получит огласку. На такой риск стоило пойти. И вообще я не стыжусь этого поступка. Я была слишком молода, чтобы заводить детей. Училась в колледже, на втором курсе. И отца ребенка не любила. А аборт сделала по закону, в Нью-Йорке, беременность составляла всего восемь недель. Я по-прежнему сторонница сознательных абортов в течение первых трех месяцев и готова отвечать за то, что сделала.

Она перевела дух, а когда заговорила снова, Ингер Юханна услышала в ее голосе едва заметную дрожь:

— Но я заплатила высокую цену. Больше не могла иметь детей. Как вы знаете, Билли моя приемная дочь. И никто не найдет в этой истории расхождений между словом и делом. А именно это имеет значение для нас, политиков.

— Однако, по-видимому, кто-то мог решить, что это динамит, — сказала Ингер Юханна.

— Безусловно, — кивнула Хелен Бентли. — Даже весьма многие. Вы же сами сказали: проблема аборта делит США надвое, и тема эта крайне щекотливая и не теряющая актуальности. Если бы мой аборт сделался достоянием гласности, меня бы раздавили. Но, как я уже говорила…

— Кому об этом известно?

— Кому… — Хелен Бентли задумалась, нахмурила брови и, помедлив, ответила: — Никому… Ну, Кристоферу, конечно. Я рассказала ему еще до свадьбы. Потом, моей лучшей подруге, Карен. Она замечательная, так меня поддержала. А через год погибла в дорожной аварии. Я тогда была во Вьетнаме и… Нет, представить себе не могу, чтобы Карен кому-нибудь проболталась. Она…

— А в больнице? Там же ведут учет?

— Больница сгорела, не то в семьдесят втором, не то в семьдесят третьем. Активисты движения против абортов устроили манифестацию и несколько перестарались. Произошло это до компьютерной революции, и я полагаю…