И вижу, как некто, крадучись, пригнувшись почти к самой земле, удирает от дома плетельщика сетей, опасливо поглядывая по сторонам. Уже одной этой повадки, делающей его похожим скорее на зверя или на паука, достаточно, чтобы кто-то с перепугу мог принять его за демона. На самом деле, конечно, ничего демонического в нем нет, уж я-то его хорошо знаю: это Джон.

Мне очень хочется его окликнуть, но я все же не решаюсь это сделать и поворачиваю к дому. Что бы там Джон ни затеял, это вряд ли нечто совсем уж безобидное, а после вчерашнего ночного собрания любая его выходка способна навлечь опасность на всю нашу семью. Ладно, вот сейчас увижусь с мамой и сразу все выясню. Я рысью поднимаюсь на холм, приподняв подол юбки, чтоб удобней было бежать, и даже не думаю о том, что испачкаю в пыли свои белые чулочки. Во рту у меня пересохло, лоб мокрый от пота, но я и не думаю останавливаться. Господи, молю я Бога, сделай так, чтобы все они оказались дома, чтобы добрый Сет выполнил свое обещание и поднял их ночью с постели, чтобы он рассказал о злобных словах магистрата, которые теперь наверняка будет повторять вся деревня.

Прежде чем войти, я все же минутку медлю, чтобы лишний раз взглянуть на кольцо, подаренное Дэниелом, потрогать его. Когда я его касаюсь, мне кажется, что и сам Дэниел со мной. Но кольцо я осмеливаюсь надевать, только когда хожу домой, иначе отец Дэниела может его заметить, и тогда наша тайна будет раскрыта. Я смотрю на кольцо, когда рука моя уже тянется к двери, и оно вспыхивает на солнце в последний раз, а я толкаю дверь и оказываюсь внутри. И это последнее мгновение, исполненное неведения, и оно, как мне кажется, тянется бесконечно долго, прежде чем я смогу узнать, кто из них дома и все ли у них в порядке.

– Мама, – кричу я, не успев и порога переступить и почти ничего не различая в полумраке комнаты после яркого света, – мама, скажи скорей, у вас все нормально? А то в деревне разные слухи ходят, и только что я видела, как Джон…

Мать так неожиданно появляется передо мной, что я замолкаю, а она мягко замечает:

– Я никак тебя сейчас не ждала.

Я обнимаю ее и, уткнувшись подбородком ей в плечо, вглядываюсь в полутемную комнату, надеясь увидеть Энни, а может, и Джона, если он успел добраться домой раньше меня.

Но за столом я вижу какую-то женщину.

Я так и замираю, прильнув к маме. Я знаю, кто это такая и почему она так на меня смотрит. Ведь у нее на глазах я, Сара, доярка с фермы Тейлора, обнимаю свою мать, ведьму с чумного холма. Но объяснить присутствие этой девушки в нашем доме я не в состоянии.

Ее мягкая, несколько расплывчатая красота здесь совершенно не к месту; она никак не вяжется с нашей обшарпанной мебелью, с грязными мрачными стенами, с затянутыми паутиной углами. Ее кожа слишком светла, ее круглые глаза слишком ясны. Хотя, привыкнув к полумраку, я замечаю, что вид у нее затравленный, раньше я ее такой никогда не видела. Впрочем, что же еще, как не беда, способно привести человека в наш дом.

Девушка переводит взгляд с обручального кольца, что красуется у меня на руке, на мое лицо, полускрытое чепцом, и я вижу, что она все поняла.

– Ты… – почти беззвучно произносит она, и это коротенькое словцо перышком слетает с ее потрескавшихся губ и повисает в воздухе.

Мама высвобождается из моих объятий, подходит к столу и говорит:

– Выпей.

Девушка покорно берет в руки чашку и одним глотком проглатывает ее содержимое. Я стою довольно далеко, и мне не видно, что именно она пьет, но я легко догадываюсь и по запаху.

А она, поставив чашку на стол, снова смотрит прямо на меня, и я, глядя ей в глаза, отчетливо произношу:

– Петрушка и тракаулон.

Собственно, больше и говорить не о чем. Все мы и без слов отлично понимаем: то единственное, что каждая из нас во что бы то ни стало постаралась бы скрыть, теперь стало известно по крайней мере троим. Нам.

Мама убирает пустую чашку и протягивает руку за платой.

Я так и стою возле двери, когда Молли, оправив пышные юбки, молча проходит мимо меня. Ни слова, ни взгляда, лишь легкое прикосновение к моей руке тонкой ткани ее платья. И еще – слабый запах горячего металла.

* * *

Энни и Джон домой пока так и не вернулись. Мать уверяет меня, что они оба где-то в лесу, а когда я говорю, что видела Джона в деревне, она заявляет, что я наверняка ошиблась, что там был какой-то другой парнишка, что мне просто показалось, что на самом деле это вовсе не мой брат, что она прямо-таки поклясться в этом готова. В общем, ей почти удается меня убедить.

Она начинает что-то варить, склонившись над очагом, и я выкладываю ей все.

Я говорю, что благодаря всего лишь одному болтливому языку она может, продолжая готовить свои целебные мази и отвары, превратиться в преступницу и угодить на виселицу. Ну а если еще и станет к знахарству примешивать ворожбу, колдовство и прочие магические действа, то путь на виселицу станет еще короче.

– В твоих словах для меня нет ничего нового, – возражает мать. – Примерно то же самое вчера вечером говорил мне Сет, да и раньше, в общем-то, все было примерно так же.

– Зато теперь все совсем не так! Магистрата Томпсона больше нет; люди в деревне страшно напуганы; я собственными глазами видела, как сильно переменилось их настроение. Они не просто боятся, они еще и разгневаны. А на Райта ты никак повлиять не можешь. Против него тебе не устоять, а значит, ты не должна давать ему ни малейшего повода для обвинений, иначе он непременно к чему-нибудь прицепится, а там недалеко и до беды. Это относится не только к тебе, но и ко всем нам, Хейвортам.

Мать ласково треплет меня по руке:

– Не бойся, девочка. Я сумею защитить своих детей.

И вот мне приходится уходить, так и не обретя успокоения, так и не обняв Энни, так и не увидев ее нежную, лишенную дьявольских меток кожу, так и не услышав от матери ровным счетом ничего, что могло бы дать мне надежду, что она все-таки меня поняла.

С тяжелой душой покидаю я свой дом, который больше уже не мой дом, ибо мне пора в тот дом, который моим домом стать еще не успел.

Дэниел ждет на тропе возле овечьего выгона. Это рискованно, но я так рада его видеть. Он обнимает меня, и я всего лишь на мгновение позволяю себе вдохнуть его запах – запах солнечного света и сухой травы – и немного успокоиться.

– Знаешь, у меня такое ощущение, словно все те планы, которые мы с тобой строили, вот-вот будут разрушены, – говорю я. – Ведь если люди узнают, кто я на самом деле такая, нас заставят расстаться. А тебя еще и побить могут.

– Мы с тобой никогда не расстанемся, – ободряюще улыбается он. – Мы теперь связаны навеки. – Он выпускает меня из объятий, сжимает мои руки. – Ты же знаешь, есть и другой путь.

Да, я знаю. Ведь и у меня на уме то же самое.

– Уехать?

– Да. Уехать и найти работу.