Скорая забрала Лидию Михайловну рожать, поэтому о смерти сына и мужа она узнала только спустя сутки. И всё это время Надя, которая единственная, ни капельки не пострадала, ждала её в коридоре роддома.

Тамара Андреевна громко вздохнула.

— Я видела, что женщина находится на грани нервного срыва. Ей нужна была психологическая помощь, но стоило мне заговорить о врачах, как она засыпала меня проклятьями, схватила Надю и мне едва удалось заставить её взять мой номер телефона, прежде чем они сбежали.

Я рассудила так, что сейчас она находится в шоковом состоянии, у неё нервный срыв и послеродовая депрессия, но когда это пройдёт, она очень пожалеет о том, что сделала, раскается и захочет вернуть ребенка во что бы то ни стало. И тогда я ей отдам его. Ведь отнеси я его в полицию и расскажи, как было дело, её тут же лишат материнских прав, а его передадут в детский дом.

Но у всех нас бывают тяжёлые времена и все мы совершаем необдуманные поступки, о которых потом сожалеем всю оставшуюся жизнь и мечтаем о втором шансе. Я была уверена, что смогу подарить этой несчастной женщине второй шанс.

Первым делом я позвонила Ольге Викторовне и рассказала обо всём. Ой, как она меня ругала… Настаивала, чтобы я отнесла его в полицию, но потом сдалась и прислала знакомого врача. В то время, когда она была директором школы, у неё повсюду были связи и «свои» люди.

Врач сказал, что мальчик крепкий, здоровый и беспокоиться причин нет.

Я взяла отпуск. Мы ждали. Неделю, две, месяц. Благо были готовые смеси, питание и подгузники.

Подходило время принимать решение, и это просто убивало меня.

Нет, если бы Лидия Михайловна вдруг объявилась, я бы, конечно, его отдала, но найти в себе силы обратиться в полицию или соцслужбы никак не могла. Я уже так к нему привязалась за это время. Такой славный был мальчишка. Румяный, ясноглазый, весёленький. Всем бы родителям таких малышей. Я очень полюбила его и прикипела всей душой. А мне тогда, между прочим, было уже почти сорок и никаких надежд на собственную семью или хотя бы детей.

Стали выяснять. Оказалось, что просто так я никак не могла оформить усыновление. Для этого его сначала необходимо было сдать и зарегистрировать, как брошенного, и только потом, по моему заявлению полиция или органы опеки могли инициировать поиски его матери. Открыли бы дело о лишении материнских прав, а дальше, возможно, перешли к рассмотрению моего заявления об усыновлении. Вся эта процедура была сложной, длительной и успех не гарантировала.

Тогда-то Ольга Викторовна и предложила абсолютно незаконный, но очень простой вариант. У неё много было знакомых в различных органах и социальных инстанциях, которые за хорошее вознаграждение могли помочь с официальным оформлением мальчика, как моего ребенка. Ситуацию упрощало и то, что его мать была иногородней и не успела нигде его зарегистрировать.

Директриса покачала головой.

— Ольга Викторовна всегда очень боялась, что это всплывёт наружу. Подсудное же дело. Позже, когда они объявились, она сильно жалела, что помогла мне с этим. Но я никогда не жалела. Никогда! Даже когда выяснилось, что у Женечки особенности в развитии. Теперь я уже и не представляю свою жизнь без него.

— Когда же они объявились?

— Ему девять было или десять. Я ведь тот свой номер, который Лидии Михайловне оставляла, сразу же сменила, как только бумаги сделали. Они бы меня никогда не нашли, если бы не одна всероссийская медалистка из нашей школы. Её по телевизору показывали и у меня брали интервью. Людмила Михайловна меня тогда и узнала.

Когда они заявились в школу, я чуть в обморок не упала. Испугалась, что она потребует с Женечкой встретиться, захочет отнять или обратиться в полицию. Но Лидия Михайловна даже не пожелала взглянуть на него, просто объявила, что я обязана устроить Надю к нам в школу и найти им жильё в Москве. Со школой помогла Ольга Викторовна, а квартира у меня мамина нежилая стояла. Вот так Надежда и попала к нам.

Тамара Андреевна задумчиво замолчала.

Я была потрясена. Я могла ожидать чего угодно, но только не такого поворота.

— Они со мной что хотели делали, верёвки вили… То Надежда угрожала напрямую Женечке рассказать, что не мать я ему вовсе, то пугала полицией, что заявит, будто я его у них украла. Бабушке твоей тоже тюрьмой грозила. Вот почему твой переход в другую школу был бы наименьшим злом, но Ольга Викторовна в тот раз на принцип пошла. Упёрлась. Сказала, что терять ей нечего. За столько лет впервые. Очень меня расстроила. Она была уверена, что ей удастся Надежду в психушку отправить. Искала доказательства и подтверждения. С женщиной какой-то познакомилась, которая мечтала отыскать Надежду и за информацию о ней обещала нам принести нечто, что напугает её и остановит. Мы даже договорились встретиться, но та женщина не пришла. Только это уже после смерти твоей бабушки было, да и Надежда потом сразу исчезла.

— А вы не думали, что бабушкина смерть могла быть не случайной? Ведь того водителя так и не нашли. А что, если Надежда Эдуардовна разозлилась, узнав, что бабушка нашла против неё компромат?

— Ну что ты, это исключено. В тот день, в тот час, когда это всё случилось, Надежда у меня в кабинете была. Хотела, чтобы я Женечку в «Пуговицы» отвезла. У Лидии Михайловны в голове что-то вдруг перемкнуло, она внезапно о нём вспомнила и стала требовать, чтобы ей его показали. Но тут я встала наотрез. Мы с ней долго спорили. И договорились, что я лучше помогу им материально, — Тамара Андреевна покивала. — Да, эта история тёмная и сложная, но не стоит додумывать лишнего. Что случилось, то случилось. Надя была стервой, но такой участи, конечно, не заслуживала. Хотя, чего греха таить, с её уходом мне стало гораздо легче жить. Я, наверное, поэтому так и торопилась её похоронить, чтобы окончательно убедиться, что всё позади. В полиции просили повременить, но это было выше моих сил. Тут и чувство облегчения, и одновременно вины, хотя я точно знала, что сделала для неё всё зависящее от меня.

— А почему просили повременить?

— Что? — Тамара Андреевна как будто очнулась.

— Вы сказали, что в полиции просили повременить с похоронами.

— Да… Ну там ерунда какая-то. Процедура опознания затянулась из-за времени и изуродованного лица. А я им сказала, какое там лицо, когда она полгода пролежала? Чего тянуть? Там и без кислоты кожи толком не осталось.

— Какой кислоты? — я насторожилась.

— Всё-всё, — она замахала на меня руками. — Не хочу об этом вспоминать. И так теперь уже никакой работы. Принеси, пожалуйста, ещё воды.

Она полезла в сумочку и достала таблетки.

— Сердце, вот, разболелось уже.

В коридоре послышался топот ног и жизнерадостный Женечкин голос:

— Микки ещё здесь?

Забежал в кабинет и, подскочив ко мне, вытянул ладонь. На ней лежала маленькая, синяя пуговица.

— Смотри, что я нашёл. Ты говорила, что собираешь.