и ничего не подозревая худого, велел писарю ехать к Тимушу. Котнарский тут же отправился в Галату. Как только он вошел в трапезную, где пировали полковники, из-за стола поднялся Тимуш и направился к нему.

— Скажи-ка нам, пан лях, сколько ты за последнее время отправил писем хозяину твоему — королю? И сколько получил за то, что продавал нас и продаешь и теперь?

— Я не для того прибыл сюда, чтоб выслушивать такие позорные для меня речи, — гордо вскинул голову Котнарский. — Ежели могу быть полезным, милости прошу, ежели нет...

— А вот нет! Придется тебе все до конца выслушать, наглый лакой! — ударил его по плечу саблей Тимуш. — Хочу знать, по чьему наущению ты советовал воеводе не выдавать дочку за казака? Может быть, по наущению пса-Фирлея? Или Потоцкого? Или даже шелудивого Калиновского? Потому как верным слугой им был! От того и пропадешь! Взять его, хлопцы!

Несколько казаков схватили Котнарского и поволокли во двор.

— Ну вот, с одним рассчитался! — вновь уселся в кресло Тимуш. — Теперь поймать бы логофета и тех двух бояр-греков. И они поперек дороги стояли, когда речь шла о нашей свадьбе с пани Роксаной.

Монах, видевший все, что произошло в Галате, тут же побежал сообщить господарю.

— Пропал писарь твоей милости от казацкой сабли, — сказал он, поклонившись. — Такая же судьба ожидает и других бояр твоей милости. Сии слова собственными ушами из уст полковника Тимуша слышал.

— Бог мой, что же это творится! — заохал господарь и велел подать карету. В большом волнении ехал он в Галату.

Когда воевода Лупу вошел в трапезную, там сразу наступила тишина. Все поднялись из-за стола и стояли, опустив очи долу.

— Добро пожаловать, батюшка-тесть! — встретил его с распростертыми объятиями Тимуш.

— Опечален я сверх меры убийством писаря моего, что прослужил мне верой и правдой столько лет. Знал бы, на что посылаю его, никогда б не согласился!

— Благодари, твоя милость, господа, что избавили тебя от предателя! Польским лазутчиком был этот жирный пес. Если схватить и остальных, то очистили бы двор твой от пакости.

— Прошу тебя, любезный зять, не губи тех, кто ко мне благорасположен!

— Разве этот разбойник логофет не был другом твоим, а твоя милость ему посаженым отцом, насколько мне известно. А вот продал он тебя и с земли твоей согнал.

— Получит, мерзавец, заслуженное наказание. А те бояре подле меня находились и в дни моих скитаний.

— И эти продадут тебя!

— Тимуш, твоя честь, у нас столько забот, что превосходят все остальное. Будем о них думать.

— Будем, твоя милость, только из руки выпускать не станем. Сколько войска собрал?

— Тысяч восемь ратников — пеших и конных.

— Добре! Завтра соберемся и решим, когда выступать.

На следующий день на боярском совете договорились двинуть войско десятого мая.

Погода стояла теплая. Продвигались весело, с песнями. У Высокого моста остановил воевода войско и раздал жалование. У Большого Милкова вышел им навстречу с конниками спафарий Диику. После короткой стычки молдаване обратили в бегство валахов. Казаки посмеивались и одобрительно похлопывали молдаван по плечу.

— Храбрыми показали себя, — говорили казаки. — Надежны хлопцы в сражении!

Воевода Матей, стоявший в городе Тырговиште, решил вывести оттуда войска и расположить их в болотистых дубравах между двух рек — Яломица и Финта.

По совету полковников, Тимуш всячески настаивал, чтобы сражение начали молдаване, а казаки чтоб вступили потом, в случае необходимости.

— Мое мнение, достопочтенные полковники, — сказал на военном совете воевода Лупу, — во главе сражения должны находиться запорожцы, потому как они искуснее в военных делах. Мы же со всем конным и пешим войском будем стоять на флангах.

— Ежели твоя милость считает, что мы искусны в военном деле, то пускай будет так, как я говорю, — сказал Тимуш.

— Не дело тратить время на разговоры, — поднялся полковник Богун. — Мы начнем сражение, а молдаване охватят фланги вражеского лагеря.

Тимуш сдвинул брови.

— Тебя я не спрашивал, как должно мне поступать! — грубо оборвал его Тимуш. — Иль чувствуешь себя гетманом, что приказывать стал?!

— Не к лицу тебе, Тимоша, разговаривать со мной таким образом, — ответил обиженный полковник. — Ты под стол пешком ходил, когда я с ляхами уже воевал. И резаный и колотый столько раз бывал.

— И я тебя еще порежу! — закричал в ярости Тимуш, выхватывая саблю и нанося полковнику удар по плечу. — Теперь еще и этим похвастаться можешь!

Все замолчали — с Тимушем во гневе шутки плохи.

Сражение началось дождливым днем. Мрачные тучи заволокли даль. Глухо рокотал гром. Места были топкие и конница увязла в болоте. Тогда Матей нанес удар по казакам. Увидав, что войска его редеют, Тимуш приказал трубить отход. Таким образом, он обнажил фланги пехоты, которая осталась совсем без защиты. Вдобавок ко всему, поднялся ураганный ветер и грянула небывалой силы гроза. Было невозможно что-либо различить вокруг. Пешие казаки, воспользовавшись этой спасительной дождевой завесой, стали поспешно отступать. Оставшееся без всякой помощи, молдавское войско обратилось в бегство. Многие, чтобы спасти себе жизнь, переметнулись на сторону Матея.

После такого, тяжкого поражения рассерженный Тимуш перешел с остатками своего войска Днестр, а воевода Лупу вернулся в Яссы. Штефан Георге, которому стало известно, что казаки покинули страну, вышел с войском и стал лагерем подле своей вотчины — села Рэкэчуне, ожидая подмоги от принца и воеводы Матея. Ракоци послал конников под предводительством Бораша, а Матей направил в Рэкэчуне несколько пеших полков.

Лупу знал о том, что происходит в Рэкэчуне. Он послал слуг по селам, чтобы скликали людей под его знамена. Тем временем Штефан Георге Чаурул с хорошо вооруженным войском шел к стольному граду. Воевода позвал чашечника Штефэницу и приказал ему:

— Впереди войска логофета идет полк под водительством подлеца Могильди. Иди и разгроми его!

В овражистой местности, называемой Сухой долиной, столкнулись два чашечника. Но поскольку Могильдя находился на вершине холма, а Штефэницэ у его подножья, первый налетел на него и смял в мгновение ока войска воеводы. У тех, кто попал в руки