— Разве в этом мире найдется что- нибудь, что может успокоить мое сердце?

— Все пройдет, сват, все образуется...

— Легко твоей милости говорить, когда и супруга и дети твои рядом находятся, а братья и племянники в темницы не брошены.

— Теперь, пожалуй, правда, что легко, но и я вкусил сполна горечи сей. Проклятый Чаплинский воткнул мне нож в сердце по самую рукоять. Все вытерпел, пока не пришло время взять в руки саблю, и тогда уж я бил без жалости.

— Доброе у тебя войско. А я-то с чем выйду супротив неприятеля?

— Не горюй! Не даст тебе Хмельницкий пропасть! И войско дам, и татар дам из самых свирепых, прогоним разбойников!

К вечеру явился и Тимуш.

— Ага, явился, бисов сын! — с силой прижал его к груди гетман. — Выходит, не вытерпел?

Тимуш молчал и отводил глаза.

— Знаю, что тебе полагается, за мной не пропадет! Счастье твое, что тут сват наш, не то спустил бы штаны и отлупцевал задницу да так, чтоб на всю жизнь запомнилось!

Гетман помолчал, затем, не поворачиваясь, бросил:

— Садись за стол!

Тимуш покорно присел. Взял кружку и, не переводя дыхания, выпил ее до дна.

— Пойдешь в Молдавию. С тобой идет полковник Федорович. Он старый казак, повидал войну. И смотри у меня! Без его совета ни шагу! А саблю придержи для врагов, а не для моих полковников! — с угрозой промолвил гетман.

— Сколько людей дашь, батько?

— Много не дам, Казимир мне в бок уперся с сорока тысячами сабель. Но тысяч восемь запорожцев и две тысячи татар получишь. Иди, выбирай себе сотников, и завтра на рассвете чтоб видел вас на конях!

Тимуш покорно поднялся из-за стола и вышел. В двери он столкнулся со своей мачехой Анной.

— Тимошенька, хлопчик! — обняла его за шею.

— Ладно, тебе, Анна, с твоими нежностями! Знаю, что ему полагается! — сердито бросил гетман.

Тимуш поспешил исчезнуть. Отделался он легко.

Анна поклонилась Лупу.

— Добро пожаловать, пресветлый пан воевода! Надолго к нам?

— Кто его знает? — вздохнул Лупу.

— Приготовь флигель для его милости и бояр. И позаботься, чтобы ни в чем нужды у них не было.

— Все будет сделано, все будет сделано, Богдане! Я вот что хотела тебе сказать. Уже несколько дней, как ожидают послы из Гишпании и Фландрии и жалуются, что их долго ждать заставляют.

— Ничего, подождут. Сегодня принять их не могу! Не видишь, у меня гости! Пускай приходят завтра!

— Так и сказать им?

— Так и скажи.

— А ну, как обидятся?

— Великое дело! Звал я их, что ли? Пока Украина была под ляхами, ни один из сих господ не удостоил нас посольством! Теперь, когда панам хвосты поприжал, деваться от послов некуда! Завтра, завтра пускай являются!

Анна пожала плечами и вышла. Гетман и воевода засиделись в этот вечер допоздна.

— Дряхлеет Оттоманская держава, — сказал гетман. — Часто султаны сменяются, к управлению приходят молодые, без умения. В чьих только руках не находится власть! И у силихтара, и у великого визиря, и у старой султанши. И каждый делает, что в голову взбредет. И никак не насытятся золотом. Были бы короли Европы объединены, не так уж и трудно оказалось бы перевернуть это царство вверх тормашками.

— Какое королям до сего дело! Разве их страны стонут под османским ярмом? Только нам известно, что такое это жестокое рабство, — сказал воевода.

— Да и вы не очень-то объединены. Враждуете и деретесь, доставляя тем самым радость туркам, которые еще крепче впиваются в вашу глотку.

Воеводе больше нечего было говорить, поскольку сам-то он немало потрафлял туркам. А разве был у него иной выход? Мог ли сопротивляться приказаниям, не ставя под угрозу свою жизнь?

— Мы, сват, вот что решили, — сказал Хмельницкий. — С Московией будем. С братьями нашими русскими. И ежели объединение наше произойдет, — он протянул свои руки, как два огромных крыла, — не станет на земле силы, что смогла бы одолеть вас! Эх, и расцветет мать-Украина на горе врагам и на радость друзьям нашим. И так будет во веки веков!

Часы пробили два раза.

— Время позднее, — сказал гетман. — А что завтра будет — увидим. Каждый день со своим добром и своим злом. А нам духом падать негоже. Пойдем, сват, отдохнем!

Остаток ночи прошел быстро. Не успел воевода уснуть, как его подняли звуки труб и грохот барабанов.

— Поднимайся, твоя милость! — разбудил его слуга. — Войско уходит.

Лупу быстро оделся и вышел. На площади строились конники. Ржали лошади, нетерпеливо перебирая ногами, перекрикивались сотники. На крыльце стоял гетман с полковниками.

— Доброе утро, сват! — приветствовал его румянолицый и веселый Хмельницкий. — Вот провожаю хлопцев в край твоей милости. Смотри — не парубков, а ясных соколов посылаю в Молдавию.

Казаки перебрасывались шутками, забавлялись и смеялись, словно отправлялись не на войну, а на гулянье.

Довольный воевода покручивал свой ус.

— У меня надежда добрая, что эти храбрецы прогонят с моей земли разбойника-логофета и его присных, — сказал он.

— А где поп Гриць? — прогремел гетман. — Задерживается выступление войска!

— Должно, освятил себя двумя штофами горилки и нынче на нужную тропинку попасть не может, — засмеялся Дорошенко.

— А то наступила попадья на его сорочку и, бедняга, ни тпру ни ну! — сказал кто-то.

— Ну, и гора-баба! Дивуюсь, как совсем его не раздавила, — вставил слово Хлух. — Но вот и он!

— Торопись, отче! — прикрикнул гетман. — Чего ты возишься, как баба!

— Зараз, пан гетман, я зараз!

— Скажи там, что полагается, и пускай хлопцы отправляются!

— Зараз, пан гетман! — продолжал бормотать поп и, приподняв полы своей рясы, чтоб было сподручней, поскакал рысью, расплескивая свяченую воду из ведерка. Хохот волнами перекатывался по рядам выстроенных казаков. Хохотало все войско и полковники, и сам гетман Богдан. Поп, однако, все бежал да бежал.

—