– Что ты хочешь, мышка? – немного устало протянул мужчина, окинув равнодушным взглядом мои сцепленные руки, трясущуюся губу и дергающиеся, как у ребенка в стоматологическом кресле, ноги на нервной почве: – Разве не о свободе ты просила меня все это время? Разве не это было твоим главным желанием? Теперь же я со спокойной совестью могу тебя отпустить.

Зажмурившись, снова напоровшись на полную безэмоциональность, я произнесла еле слышным шепотом:

– Почему, Роберт?

– Сегодня мои люди выкупят все оставшиеся акции "Privat", и компания будет в моем единоличном владении. Я не хотел этого, но теперь… Я разберу их логово по кусочкам и продам на запчасти. Всех причастных к покушению посадят, не переживай. Правда, по другим статьям, но это уже не так важно. Остальные пойдут по миру с волчьим билетом за то, что стояли рядом. Проще говоря, теперь я могу не переживать за твою безопасность так остро, сделка официально вступила в силу, чего немцы так сильно боялись. Больше никакие "звездочки" не страшны, – деловито проинформировал меня он. Я немного нервно усмехнулась, хотя вышло больше злобно, и сцепила руки на груди, а он снова расценил это неправильно: – Не переживай, из завещания тебя никто не вычеркнет, доверенность по-прежнему оформлена на тебя. Все ложные обвинения с тебя будут сняты. Следователя ты больше никогда не увидишь, как и никто другой… В общем, после осмотра, скорее всего, сможешь вернуться к обычной жизни.

Каждое его слово вонзало в меня все новый и новый кинжал, и в этот раз я не хотела молчать, тая на мужчину скрытую обиду в глубинках своей души, давая ей выход только через слезы. Мне было жизненно необходимо сказать ему все, что скопилось внутри за эти тревожные дни, ведь я как никогда остро ощущала – другой возможности не будет.

Тяжело выдохнув, я все же резко подняла на него полные слез глаза и уверенно спросила:

– А что, если я не хочу уходить? Что, если все это время я только и молила Бога, чтобы ты открыл глаза и я могла хотя бы просто услышать твой голос? Что, если мне плевать на "Privat", завещание, доверенность, подруг, переезд, лжеотца и реальных родителей… потому что единственное, о чем я могла думать все эти дни, что не успела тебе сказать: "Я люблю тебя, Роберт Шаворский!". Даже больше, чем свою чертову гордость! И мне жаль, что я не оказалась беременной, так как иметь внутри себя твою частичку кажется мне чем-то вроде персонального внутреннего блаженства! Что, если я жалею, что выбрала легкий вариант – встать и уйти, вместо того чтобы помочь тебе справиться с самим собой? Что, если я бы поехала с тобой даже на каторгу и мне неважно твое финансовое положение, моральные тяготы и физическая оболочка. Я просто не представляю себе день, в котором не будет тебя? Что ты скажешь в это случае?

Под конец моей пламенной речи я буквально повалилась в кресло, тяжело задышав. Сердце так бешено барабанило, а пульс стучал в висках, словно я только пробежала пятьдесят километров без единой остановки. Вдобавок застывшие слезы в глазах мешали хоть как-то проанализировать реакцию мужчины, приходилось довольствоваться его тревожным молчанием и ждать своего приговора.

– Хм… Я бы тогда сказал тебе, что это скоро пройдет, мышка, – спустя целую вечность задумчиво сказал мужчина, и я тяжело выдохнула, скрючившись в кресле в три погибели. – Сейчас ты на эмоциях. Еще бы, столько дней просидеть в палате одной… Тебе нужен психолог, это я обеспечу. Но ты должна слушать не свои сегодняшние мысли, а ту Полину, которая приходила попрощаться со мной в клубе. Пройдет день или два, быть может, даже неделя, и ты поймешь, что твои страхи и первые чувства никуда не делись… Поэтому нет. Ты не можешь поехать со мной в Нью-Йорк, и сейчас мы видимся с тобой в последний раз. Считай это моим тебе подарком на будущий Новый год – жизнь без моего в ней присутствия.

С трудом протерев глаза, я все же посмотрела на Роберта, который в данный момент задумчиво смотрел куда-то в окно, не теряя при этом своего серьезного вида.

– До Нового года целая вечность, Роберт… И разве не в беде ты понимаешь, кто действительно тебе дорог? Разве в такие моменты не расставляешь приоритеты правильно? Вселенная словно подала нам знак, что мы что-то делаем не так, а ты… – не унималась я, искренне стараясь говорить спокойно и ровно, затем плюнула на "взрослость" и по-детски выпалила на эмоциях, подтверждая тем самым опасения Шаворского: – Ну почему ты такой сложный человек? Почему я все время должна что-то тебе доказывать? Почему в наших отношениях не может быть все просто?

– Потому что нет никаких отношений, Полина! – ошарашил меня мужчина, развернув свое идеально лицо в мою сторону и, глядя куда-то прямо в душу, сказал: – Знаешь, ты одна из немногих людей в этом мире, кому я искренне желаю счастья. Ты слишком добрая, светлая, наивная, честная… Когда-нибудь у тебя все будет: муж, дети, семья… Но, не со мной. Сейчас ты не понимаешь, какое одолжение я тебе делаю, но потом, сидя у камина в обнимку со своим… м-м-м… мужем в старости, в окружении детей и внуков, ты будешь искренне мне благодарна.

Активно замотав головой в полном несогласии то ли с его словами, то ли просто пытаясь выкинуть печальную картинку будущего, нарисованного мужчиной, я строго спросила, пронзительно заглянув в самые глубины его черных бездонных глаз:

– Мне плевать на твои радужные перспективы и мечты о моем якобы шикарном будущем. Скажи, ТЫ на самом деле хочешь, чтобы я вышла из этой комнаты и больше никогда не вернулась? – замолчав на долю секунды, я уловила только его тяжелый глоток, из-за которого кадык нервно дернулся, но данный факт мог значить что угодно. Поэтому я решила добавить значимости его ответу: – Потому что, если это действительно так, я уйду и больше не вернусь. Никогда.

Молчание длилось целую вечность, и до самого конца я рассчитывала… Боже, да на что я надеялась?! Чудо? Волшебство? Магию? Только идиот бы не заметил, как изучающе прошелся его взгляд от самых пальчиков на ногах до моей макушки, словно выбивая мой силуэт в своей памяти на всю оставшуюся жизнь. Какая-то печаль коснулась такого собранного лица… Быть может, это была жалость? Только умалишенный бы не понял, что мужчина собирается произнести вслух то, о чем страшно даже подумать. То, что заставило меня тяжело передернуться и сжать края штанов до побеления фаланг пальчиков. Он убивал меня своим молчанием. Душу выворачивал…

Волна полного опустошения снова накрыла меня, а предательские слезы наполнили глаза, когда мужчина открыл рот, чтобы произнести роковые слова. Но мой дрожащий пальчик аккуратно лег на сухие губы, и я, зажмурившись, прошептала:

– Нет. Не произноси этого вслух. Прошу. Пусть все останется… в подвешенном состоянии… – мне хотелось запечатлеть этот момент в своей памяти навечно. Хотелось запомнить час, когда, чтобы прикоснуться к моему мужчине, нужно было лишь протянуть руку. Мечтала, что я сейчас открою глаза и все окажется страшным сном. Хотелось сидеть так остаток своих дней и молить об изменении его решения, но… Я распахнула глаза, встала и в последний раз взглянула в лицо Роберта. Мои руки сами едва ощутимо сжали его щеки, а губы накрыли его в мимолетном, прощальном поцелуе, прежде чем я тихо прошептала: – Прощай, Роберт Шаворский. Я надеюсь, ты будешь счастлив, любим и здоров.