Раздается скрежет. Ассистент отсоединил и унес нижнюю часть стола. Роланд вспоминает, как они с матерью ездили в Лас Вегас, когда ему было двенадцать. Она пошла в зал игровых автоматов, а его оставила смотреть представление иллюзиониста. Он распилил женщину пополам. Ее ноги продолжали двигаться, женщина улыбалась. Публика устроила фокуснику овацию.

Роланд чувствует, как кто-то копается у него в животе. Ему не больно, просто появляется тянущее ощущение. Хирурги, погрузив в живот руки, вынимают то одно, то другое и откладывают в сторону. Он старается не смотреть, но не может заставить себя отвернуться. Крови нет, из желудка вытекает лишь синтетический заменитель, ярко-зеленый, как антифриз.

– Мне страшно, – говорит Роланд.

– Я понимаю, – отзывается медсестра.

– Я хочу, чтобы вы все отправились в ад.

– Это естественное желание.

Хирурги снова меняются, приходит следующая смена. Вновь прибывших больше всего интересует грудь Роланда.

* * *

Один час сорок пять минут.

– Боюсь, нам придется перестать разговаривать.

– Не уходите.

– Я не уйду, просто мы не сможем больше говорить.

Роланд чувствует, как страх, подобно болотной жиже, поднимается все выше, грозя поглотить его. Он хочет избавиться от него, подменить гневом, но страх слишком силен. Тогда он пробует утешиться чувством победы над врагом – ведь Коннор совсем скоро окажется на его месте, но даже от этого лучше не становится.

– Сейчас в груди появится тянущее ощущение, – предупреждает хирург, – но ты не беспокойся.

Два часа пять минут.

– Моргни два раза, если слышишь меня.

Роланд закрывает глаза и снова открывает, потом повторяет то же самое снова.

– Ты очень смелый парень.

Он пытается отвлечься, думая о посторонних предметах, о местах, в которых ему довелось побывать, но разум упорно возвращается к реальности. Все находящиеся в операционной сгрудились прямо над головой. Фигуры, ставшие почему-то желтыми, наклоняются над ним, заслоняя обзор, как лепестки цветка, закрывающие сердцевину после захода солнца. Ассистент отсоединил и убрал еще одну секцию стола. Лепестки все ближе, их круг все теснее. Он не заслужил того, что с ним делают. Он сделал много плохого, но поступков, за которые можно обречь человека на такую муку, он не совершал. И священника так и не привели.

* * *

Два часа двадцать минут.

– Сейчас тянущее чувство появится в районе нижней челюсти. Но ты не беспокойся.

– Моргни дважды, если слышишь.

Роланд моргает.

– Отлично.

Теперь он, не отрываясь, глядит в улыбающиеся глаза медсестры. Они все время улыбаются, это странно. Кто-то поработал над этим, не иначе.

– Боюсь, тебе придется перестать моргать.

– Время? – спрашивает один из хирургов.

– Два часа тридцать три минуты.

– Мы отстаем от графика.

То, что творится вокруг, нельзя назвать тьмой. Такое впечатление, что мало света. Роланд слышит все, что происходит, но выражать свое отношение уже не может.

Приходит новая пара хирургов.

– Я все еще здесь, – говорит медсестра, но это ее последняя реплика. Через несколько секунд Роланд слышит шарканье ног по полу и понимает: она ушла.

– Сейчас ты почувствуешь легкий дискомфорт в голове, – говорит хирург, – но беспокоиться не о чем.

Больше он уже с Роландом не общается. Более того, хирурги начинают разговаривать так, будто его уже нет на столе.

– Ты видел вчерашнюю игру? – спрашивает один другого.

– Да, ерунда, – отвечает напарник.

– Приступаю к разделению мозолистого тела.

– Ловко.

– Ну, знаешь, ломать не строить. Это вам не нейрохирургия.

Окружающие смеются. Очевидно, шутка кажется им удачной.

В мозгу Роланда, как искры, вспыхивают и гаснут воспоминания. Возникают и исчезают чьи-то лица. Разгораются и затухают световые импульсы, похожие на миражи. Чувства сменяют друг друга. Он думает о вещах, о которых не вспоминал годами. Воспоминания разрезают тьму, яркие, как следы сгорающих в атмосфере метеоритов, и такие же скоротечные. Когда Роланду было десять, он сломал руку. Доктор предложил им с мамой выбор – месяц ходить в гипсе или пришить новую руку. Гипс оказался дешевле трансплантации. Роланд нарисовал на нем акулу, а когда его сняли, сделал на том же месте татуировку, чтобы акула оставалась при нем.

– Если бы они забили тот трехочковый…

– Чемпионами снова будут «Буллс». Или «Лэйкерс».

– Приступаю к отделению коры левого полушария головного мозга.

Роланд снова погружается в воспоминания.

Когда мне было шесть, думает он, отец попал в тюрьму за преступление, совершенное им еще до того, как я родился. Мама никогда не рассказывала, что он натворил, но всегда говорила, что я такой же, как он.

– У «Санс» шансов нет.

– Нет, ну, если у них появится хороший тренер…

– Перехожу к левой височной доле.

Когда мне было три, у меня была няня. Красивая девушка. Однажды она за что-то разозлилась на сестру и несколько раз встряхнула ее. Сильно. С сестрой что-то произошло. Она так и не стала нормальной снова. Красота опасна. Может быть, красивых людей стоит отдавать на разборку раньше всех.

– Может, они в следующем году выйдут в плей-офф.

– Скорее, через год.

– Мы уже удалили слуховые нервы?

– Нет еще. Сейчас сде…

Я один. Я плачу. А к колыбели никто не подходит. Ночник погас. Мне так плохо. Я просто в бешенстве.

Левая лобная доля.

Мне… мне… мне… как-то нехорошо.

– Левая затылочная доля.

Я… я… я не помню, где…

– Левая теменная доля.

Я… я… я не помню, как меня зовут, но… но.

– Правая лобная доля.

Я все еще здесь…

– Правая затылочная доля.

Я все еще…

– Правая теменная.

Я…

– Мозжечок.

Я…

– Таламус.

Я…

– Гипоталамус.

Я…

– Гиппокамп.

– Медулла.

– Время?

– Три часа девятнадцать минут.

– Отлично. Я пошел отдыхать. Готовимся к следующей операции.