Он видел ее после завтрака, когда остановился у Лавки, чтобы посмотреть на музыкантов. Коннор уже несколько дней пытался найти ее, и все это время она была практически у него под носом, играла на рояле, стоящем на крыше. Она рассказывала ему о своей музыкальной карьере, но он не придавал этому должного значения. Риса такая чудесная, и Коннор жалеет, что не нашел времени расспросить ее о том, чем она занималась до побега из автобуса. Она заметила его утром и улыбнулась – а это она делает редко. Но улыбка быстро сошла с ее лица, сменившись удрученным выражением, отражающим истинное положение вещей. Она там, наверху, а он стоял внизу, и его положение никак не изменилось.

Предаваясь этим мыслям, Коннор проводит в спальне немало времени, не замечая его течения, и когда он наконец вспоминает, что собирался делать, и смотрит по сторонам, замечает, что остался один – все уже ушли обедать. Поднявшись с койки, чтобы последовать за ними, он вдруг останавливается как вкопанный, поняв, что за дверью кто-то прячется. И этот кто-то – Роланд.

– Тебя не должно здесь быть, – говорит ему Коннор.

– Не должно, – соглашается Роланд, – но благодаря тебе я здесь.

– Я не об этом. Если поймают в этом корпусе, тебя отправят под нож раньше времени.

– Приятно, что ты обо мне заботишься.

Коннор направляется к двери, но Роланд преграждает ему путь.

Впервые в жизни Коннор замечает, что, несмотря на то, что телосложение у них разное, ростом он Роланду не уступает, хотя ему всегда казалось, что здоровяк нависает над ним, как гора. Роланд, как ему кажется, снова прячет в рукаве какое-то оружие, но отступать некуда, нужно как-то пройти мимо него.

– Если у тебя ко мне дело, говори, – обращается к нему Коннор. – Если нет, дай пройти, я иду обедать.

На лице Роланда выражается такая злоба, что все соседи Коннора, вся спальня, наверное, испугались бы, если бы не ушли.

– У меня было много возможностей убить тебя. Жаль, что я этого не сделал, глядишь, не сидел бы здесь.

– Вообще-то это ты сдал нас в больнице, – напоминает ему Коннор. – Если бы ты этого не сделал, нас бы здесь не было. Вернулись бы на Кладбище и были бы в безопасности!

– На Кладбище? Там ничего не осталось. Ты запер меня в этой чертовой клетке, а они все там уничтожили! Ты им позволил это сделать, а мог бы остановить! Я бы их остановил, но ты мне не дал!

– Если бы ты там был, они бы нашли способ добраться до Адмирала. Ты бы сам его и убил. Черт, да ты бы и Золотую молодежь убил, если бы они не были к тому времени уже мертвы!

По зловещему молчанию, которым встречает это заявление Роланд, Коннор понимает, что зашел слишком далеко.

– Что ж, если я всех убиваю, надо заняться любимым делом и не терять зря время, – говорит Роланд, замахиваясь.

Коннор поднимает руку, чтобы блокировать удар, потом еще один, но вскоре он уже не просто защищается: драться приходится всерьез. Коннор, подобно противнику, поддается обуявшему его гневу. В душе просыпается знакомое звериное чувство, его собственный внутренний убийца. Оба восполняют то, чего им не хватало еще с тех времен, когда они сидели в ангаре. Это та самая драка, которая не произошла, когда Роланд зажал Рису в туалете. Они бьются не на жизнь, а на смерть, утоляя ненависть, горевшую в сердцах обоих с давних времен.

Противники не жалеют друг друга, стараются при каждой удобной возможности ударить врага об стену или спинку кровати. Коннор понимает, что такой драки в его жизни еще не было, и хотя Роланд не вооружен, ему это и не нужно. Он и есть оружие. Коннор защищается, как может, но силы постепенно покидают его, и Роланд начинает одолевать. Схватив его за горло, он вновь и вновь бьет его об стену.

– Ты меня называешь убийцей, но из нас двоих преступник здесь ты! – кричит Роланд. – Я не брал заложников! Я не стрелял в полицейских. И я никогда никого не убивал! До этого дня!

Он сжимает пальцы, окончательно лишая Коннора возможности дышать. Отбиваться становится все труднее, потому что мускулам не хватает кислорода. Грудь лихорадочно вздымается, он силится сделать вдох, а зрение тем временем постепенно меркнет, и сквозь пелену, заволакивающую глаза, он уже почти не различает даже искаженное гримасой ярости лицо Роланда. «Что бы ты выбрал: умереть или отправиться на разборку?» Теперь он знает ответ. Может, он все время именно этого и хотел. Может, поэтому и дразнил Роланда, пришедшего, чтобы разобраться с ним. Потому что лучше умереть от руки врага, чем дать себя расчленить бездушной руке хирурга.

В глазах Коннора лихорадочно пляшут искры, тьма подступает все ближе, и наконец он теряет сознание.

Но лишь на долю секунды.

Потому что в тот момент, когда он, падая, касается головой пола, способность осознавать себя и окружающий мир снова возвращается. Зрение проясняется, и он видит стоящего над ним Роланда. Он просто смотрит на него, ничего больше не делая. К удивлению Коннора, он даже видит в глазах верзилы слезы, которые тот старательно старается спрятать, делая свирепую физиономию. Но все равно видно, что он плачет. Роланд смотрит на свою руку – ту самую, которой он только что чуть было не лишил Коннора жизни. Оказалось, что он не в состоянии это сделать, и удивлен этим не меньше, чем Коннор.

– Считай, тебе повезло, – бросает он, уходя, и исчезает, не произнеся больше ни единого слова.

Непонятно, что он при этом испытывает: разочарование или облегчение от того, что он оказался неспособным на убийство. Похоже, и то и другое.

«Ангелы», живущие в лагере «Хэппи Джек», похожи на пассажиров первого класса с небезызвестного «Титаника». В предназначенном для них отдельном коттедже стоит обтянутая бархатом мебель, есть бассейн и даже свой кинотеатр, да и кормят их куда лучше, чем остальных. Да, финал их существования здесь так же печален, как и у «трудных», но они, по крайней мере, имеют возможность «уйти красиво».

Обед только что закончился, и, кроме Льва, в гимнастическом зале никого нет. Он стоит на беговой дорожке, но лента не движется, так как аппарат выключен. Ноги мальчика обуты в кроссовки для занятий бегом на толстой подошве, а под ними еще две пары носков для дополнительного комфорта. Впрочем, состояние ног в этот момент интересует Льва меньше всего – он внимательно смотрит на руки. Просто стоит и разглядывает ладони, изучая многообразие линий. Никогда раньше он не изучал их с таким неподдельным интересом. Кажется, одна из них называется линией жизни? Интересно, как она выглядит? Наверно, на конце она должна разветвляться, как крона дерева? Лев переводит взгляд на кончики пальцев, изучая прихотливый узор. Как, должно быть, трудно приходится полицейским, когда приходится иметь дело с преступником, оставившим отпечатки пальцев, принадлежавших некогда бедняге, отправленному на разборку. Какой смысл сличать их, если они могут быть чьими угодно?

Никто никогда не оставит его отпечатков, это Льву известно досконально.