к этому; то ли Мазоня приказал ему студента не тревожить. Конечно, были минуты, когда Зыбулю подмывало съездить в университетскую общагу, но он не поехал, тем более показываться с сутенером Левой совсем было ни к чему…

Но дома Зыбуля размечтался «на всю катушку», то, что он увидел в столице, его особенно не удивило, но на мысль натолкнуло: создать и у себя что-то подобное, вроде «питомника малолеток». Он был уверен, что Волжский край симпотными не обижен. Важно было лишь хорошо раскрутиться…

Мазоня дотошно расспрашивал Зыбулю о Москве, словно хотел знать все, что там творилось. Конечно, Зыбуля не мог полностью удовлетворить интерес Мазони, тем не менее его рассказ был обстоятельным, он даже прокрутил порнофильм, полученный от Гапони. Мазоня от фильма только поморщился. И все же Зыбуля решился заговорить о своей идее: детский секс, мол, входит в силу, прибыль — как от наркотиков, так что же мы, хуже других?..

— Навар приличный? — спросил сухо Мазоня.

— Один такой «питомник», — оживился Зыбуля, — как я подсчитал, даст прибыли больше всех наших лотков и лавок.

Мазоня вдруг упал на стол и стал хохотать. Зыбуля никак не мог понять, в чем тут дело. Наконец Мазоня отсморкался и откашлялся.

— Дурак ты, Зыбуля, а не лечишься. Заниматься девочками подло. Мы же русский генофонд уничтожаем.

— Генофонд? Этого дерьма на весь божий свет хватит.

— Нет, не хватит. К тому же извращенец ты, Зыбуля, — и не больше.

— Ну уж… — не понял Зыбуля. — Мы-то чем хуже столичных?

— Тем, что не занимаемся детским сутенерством. И заниматься им не будем. А твоего Леву я скоро вздерну на осине, понял?

Зыбуля увидел, что Мазоню не переубедишь, и заткнулся.

В этот же день Зыбулю арестовали. Все произошло неожиданно и глупо: в магазине, где он покупал колбасу, подошли двое в штатском и, набросив наручники, повели к машине.

— Что, колбасы захотели? — обозлился Зыбуля, но ругаться смысла не было, и он молча поплелся к милицейской «таратайке».

Мелькнула мысль об ошибке: неужто приняли за карманного воришку? Но, просидев в отделении день, понял: здесь бери покруче.

Уже при первой встрече следователь заговорил о девочке, к которой он когда-то водил Альберта. Вот еще чего не хватало!

— Вы покупали ей куклу?

— Ну и что, покупал. По доброте своей. А трахал старую дуру, пьяницу эту (имея в виду мать).

— А кого вы еще приводили в этот дом?

— Никого. Я и сам-то забегал по пьянке, раз в год, по понедельникам.

Девочку привозили на очную ставку.

— Он?

— Он любил меня. Правда, любил. А еще однажды был красавчик. Того я полюбила сразу. Мне с ним было хорошо.

— Глупости какие-то. Может, кто и заезжал к мамаше. Сейчас разве вспомнишь!

Девочка устала, глаза у нее слипались.

— Это не он. Да, это не он… Тот старый, бородой царапался… От него плохо пахло. Это от него я заболела.

Тут только Зыбуля врубился: надо же, падлы, заразили…

А когда узнал чем, совсем взбесился:

— Знаю, дурной характер, извини, начальник, но до этого еще не дошел… такую крохотульку, сифилисом? Убить не жалко…

66

Дни шли какие-то сумбурные, приносящие одни неприятности. Мазоня понимал, что это исходило не от него. Страна падала в пропасть, в стране, как сказал один государственный деятель, был не кризис экономики, а кризис смысла; кризис смысла наиболее обострялся в среде мафиозно-уголовных кланов, которые никак не хотели терять свой шанс; свой шанс не хотел терять и Мазоня, тем более в тот час, когда, казалось, он встал на ноги.

Сначала позвонил озадаченный Мишка Кошель.

— Исчез Зыбуля. Есть слухи, что его накрыли менты.

Это очень встревожило Мазоню. Он никак не ожидал ударов с этой стороны. Потерять Зыбулю — для него потерять многое личное. Надо было срочно подключать подполковника Митрофанова. Правда, вскоре позвонили из милиции верные люди. Зыбулю обвиняли в сутенерстве малолетних. Пока ничего особого не «накопали», кроме девочки, заболевшей сифилисом…

Мазоня от злости выругался: совсем одурел, кобелина!

К вечеру приехал из милиции адвокат Якуб. Сняв потные очки, близоруко щурился: «Ничего страшного. Все можно отмазать».

Впервые беспокойно, но с надеждой Мазоня спросил Якуба: нет ли там компромата на Альберта?

Якуб ответил, что вроде нет — хотя кто знает…

Мазоня помрачнел и, подумав, сказал, что надо найти хорошего адвоката из городской коллегии… Якуб согласился с Мазоней: он вплотную займется этим делом, и чем раньше Зыбулю отпустят, тем лучше.

Оставшись один, Мазоня пошел на кухню и выпил сразу две бутылки холодного пива. Нервно потягивая из бокала желтую прозрачную жидкость, он чувствовал, что для них наступают пасмурные дни… Да, он не сумел уберечь от смерти гонцов из столицы, может быть, даже в глубине своей души и не старался. Он, собственно, их не звал… Но сейчас, несмотря на серьезность грядущей «разборки», его волновали не гонцы, не предательство шакалов и даже не судьба его синдиката. Перед глазами он видел образ человека, которого, оказывается, больше всего любил на свете; скажи ему это раньше — и он не поверил бы, что это именно так, — больше всех на свете. Раньше он просто был привязан к этому мальчишке, хотя как знать… Раньше не было и той опасности, которая сейчас обозначилась так четко…

Он не обвинял Зыбулю, хотя где-то в душе и шевелилась такая мысль; он был занят одним: как можно скорее вытащить его, ибо освобождение Зыбули отводило опасность и от Альберта. Альберт должен быть чист, как стеклышко. Ни одного пятнышка!..

Размышляя об Альберте, Мазоня все чаще думал о своем прошлом, вспоминал себя мальчишкой, затем зеком, в зоне… Где он не только сумел выжить, но и стать «паханом».

«Сложная штука — жизнь», — когда-то любил повторять Хозяин. «Сложная для петухов», — весело поддакивал ему дружок Хлыст…

Теперь реформа поделила лагеря на режимы: общий, усиленный, строгий, особый. Вроде как бы первоходчики отделены от рецидивистов. Но «по жизни» в них мало что изменилось. Как и прежде, в зоне шла грызня и грубая сила делала свое дело.

Не каждому удавалось пройти этот путь без унижений. Еще «по малолетке» он мог легко оказаться в самой низшей касте — тогда все. Малолетку легко опустить, сделать «петухом». Можно было попасть в «чушки», в «черти» и даже в «шестерки». Слабые и услужливые заранее обречены на «прислугу». Сделай добро или постирай чужие носки — и ты уже «шестерка»! «Петуха», скрывшего свою кастовую принадлежность, все равно рано или поздно расколят. Раскрытых «петухов» бьют зверски, часто