слишком взволнована своим положением, чтобы заметить, какой другой пришла туда ныне королева-мать, раньше ласково и сердечно с ней обходившаяся.

Действительно, холодная, задумчивая, равнодушная, гордая стояла она перед страдающей итальянкой, которая в первые минуты не знала, как с ней поздороваться. Броситься в ноги? Показать отчаяние и сомнение? Просить милосердия?

Глаза старой государыни очень внимательно изучали Дземму и всё около неё, прежде чем она заговорила. Хотела понять, в каком состоянии её нашла, и к этому подстроить разговор.

Дземма всхлипывала, но сквозь слёзы пламенным взглядом глядела на Бону.

– Не плачь, – сказала Бона, занимая место в кресле. – Поговорим разумно. Успокойся, слушай.

Итальянка тщетно пыталась подавить рыдания.

– Я давно хотела поговорить с тобой, – начала королева сухо и с выражением неудовольствия, – но со слезами и рыданиями говорить трудно, а у меня нет времени слушать пустые слова. Что ты думаешь?

– Я надеялась, надеюсь, король мне обещал, милостивая пани, вы знаете, как я люблю его! Я должна ехать за ним, к нему, раз с ним ехать не могла.

– Да! – прервала Бона. – Да! Если бы это так легко было исполнить, как сказать! Но это всё падает на меня. Тебе от этого ничего, ему это не повредит, я расплачиваюсь за него… в меня бросят камень. Если бы даже ты поехала ночью и никто тебя не видел, завтра все на дворе и в городе скажут и пошлют рапорты в Прагу и Вену, что Бона тебя отправила для сына, чтобы позорить жену.

Дземма закрыла глаза.

Королева тяжело вздохнула, потому что её охватил гнев при воспоминании о молодой королеве, сопернице.

– Я должна чем-нибудь пожертвовать для сына, – добавила она, – но и ты от себя должна сделать какую-нибудь жертву.

Итальянка отняла от глаз руки и платок, которым их осушала.

– А! Милостивая пани, я готова на всевозможные жертвы. Мою честь, молодость, все отдала бы.

Как будто трудно ей было сказать, о чём была речь, королева немного помолчала, опустила глаза и машинально пальцами начала водить по подлокотнику кресла.

Дземма ждала.

– Я тебя так одну выслать не могу, – сказала она после очень долгой паузы. – Поищи сама в своей головке, как это может сложиться, чтобы ты имела право покинуть двор и, не подставляя меня, выехать, куда тебе нравиться.

Разрешить эту задачу, которую Бона бросила с ироничной улыбкой, было нелегко для итальянки, которая, услышав её, стояла удивлённая, задумчивая, не понимая, что она могла означать.

– Как это? Значит, ты, умная и хитрая, сама не можешь напасть на эту мысль? – спросила королева. – И однако это очень просто.

Дземма слушала.

– Можешь ты быть свободной только выходя замуж? – прибавила королева.

Итальянка издала мучительный крик.

– Я? Замуж? – воскликнула она с ужасом. – Стать неверной ему? Я?

– А! – сказала Бона равнодушно. – Будто не найдётся человек, который выйдет за тебя замуж и ничего за это от тебя требовать не будет, оставит тебя свободной.

– Но я должна буду поклясться.

– Сдерживать эту клятву сию минуту тебя же никто не вынудит. Муж согласится быть послушным, – шепнула Бона.

Итальянка, у которой это ни в сердце, ни в голове не укладывалось, стала дивно метаться и протестовать непонятными отрывистыми словами.

Бона встала с кресла.

– Подумай об этом, – сказала она, – это единственный способ, я иного не вижу. Добавлю только, что такого послушного мужа я, возможно, найду для тебя. Однако ты должна приготовиться, что он не будет ни привлекательным, ни молодым, зато послушным.

Больше не объясняя, Бона встала, посмотрела на ошарашенную Дземму и вышла.

Оставшись одна, бедная итальянка долго не двигалась. По её голове ходили спутанные, дивные, непонятные мысли; от одного предположения о каком-либо браке, связи, которая бы давала над ней власть чужому ненавистному человеку, её пронимала дрожь.

Она ещё была погружена в мысли, когда на пороге послышались шаги подбегающей Бьянки. Она шла так быстро, как будто была отправлена на утешение бедной девушки.

Для этой честной, но освоившейся со всей фальшью двора девушки, которая никогда ничему не удивлялась, идея королевы ни в коей мере не показалась ни безнравственной, ни отвратительной, скорей ловкой и всем закрывающей рты. Бьянка знала о ней. Ей дали задание приучить к ней подругу.

Она весело вбежала.

– Что ты так заливаешься слезами, – воскликнула она, – когда как раз всё складывается как можно удачней? – Что? Как?

– Ты выйдешь замуж, будешь сама себе госпожой, поедешь за королём, закроешь людям рты!

Приближающуюся к ней Дземма слегка оттолкнула.

– Это ужасно! – воскликнула она.

– Боже мой, что в этом такого страшного? – щебеча и бегая около Дземмы, начала Бьянка. – Этот будущий муж на всё согласится! Он рассчитывает на милость короля, предоставит тебе полную свободу. Разве это первый раз так предотвращаются людские сплетни? Это вещь не новая!

– Бьянка! – крикнула, закрывая лицо, Дземма. – Для меня, для меня она новая и неожиданная, я никогда этого не предвидела. Не достаточно, что ему навязали жену, мне также хотят навязать мужа.

Бьянка начала смеяться.

– Но ты его знать не будешь, только, пожалуй, будешь приказывать ему, как слуге.

Утомлённая итальянка постепенно на первый взгляд начала успокаиваться. Ноги под ней дрожали, она бросилась на сидение в оконной нише.

Она думала, кто бы мог быть тем мужем, который должен дать ей фамилию, свободу и продаться за королевскую милость. Она чувствовала презрение к этому человеку, не зная его.

– Кого же королева навязывает? – проговорила она с презрением.

– Королева не навязывает, но он сам напрашивается, – сказала Бьянка. – Вспомни эти тайные подарки.

Лицо Дземмы покрылось румянцем. Она совсем иначе представляла того, кто её так по-королевски одаривал, и того, кто теперь так подло тянулся за её рукой. Она не могла помирить друг с другом этих двоих, таких разных в её понимании людей.

Она подняла голову. Смотря на неё, Бьянка всё время улыбалась.

На личике итальянки место возмущения заняло некое удивление, недоумение, любопытство. Подруге казалось, что могла начать приоткрывать тайну.

– Могу ли я поведать, кто он, этот влюблённый в тебя, любовь которого простирается так далеко, что готов пожертвовать собой для твоего счастья?

Дземма молчала, но молчание это означало: говори!

Бьянка несколько колебалась.

– Это очень богатый человек, – сказала она, – совсем немолодой, а фигурой и лицом, увы, вызывающий смех. Многие говорят, что он добрый, никто не говорит, что он может быть плохим. Чего ещё можно требовать от такого соломенного мужа?

По мере того как говорила Бьянка, мысли Дземмы бегали и искали во дворе кого-нибудь, кто бы отвечал этому изображению, но найти его не могли.

Она пожала плечами и