Заключение:

а) Поскольку политика всегда осуществлялась под покровительством природы, мы так и не вышли из естественного состояния и Левиафана только предстоит создать.

б) Политическая экология сперва полагала, что произвела существенное обновление, приобщив природу к политике, хотя это только усугубило паралич политики, вызванный устаревшей концепцией природы.

в) Чтобы снова сделать политическую экологию осмысленной, необходимо отказаться от Науки ради наук, понимаемых как социализация нелюдéй, и отказаться от политики Пещеры ради политики, способствующей построению пригодного для жизни общего мира•.

г) Учреждения, позволяющие создать подобную политическую экологию, уже существуют и намечены пунктиром в окружающей нас реальности, даже если нам придется заново определять положения левых и правых политических сил.

д) На пресловутый вопрос «Что делать?» есть только один ответ: «Заниматься политической экологией!», при условии, что мы придадим этому выражению новый смысл, снабдив его экспериментальной метафизикой•, достойной его притязаний.

1 Совершенно удивительная вещь, с учетом того, что большая часть процессов, запущенных благодаря экологическому движению, чтобы попасть в поле нашего зрения, нуждаются в науке, причем исключения по-прежнему встречаются крайне редко. Взять, к примеру, «парниковый эффект» или постепенное исчезновение китообразных: в обоих случаях все начинается с научных дисциплин, хотя в других социальных движениях это совершенно не так. У Сержа Московичи в «Эссе о человеческой истории природы» (Moscovici Serge. Essai sur l’histoire humaine de la nature. 1977 [1968]) мы найдем исключение, тем более ценное, что его книге более тридцати лет. Однако именно в ключевой работе Мишеля Серра «Природный договор» (Serres Michel. Le Contrat naturel. 1990) теснее всего связаны вопросы о статусе наук и экологии, которые рассматриваются одновременно в контексте сравнительной антропологии, права и наук. Настоящая работа развивает некоторые положения Серра о контрактуалистской функции наук. Мы найдем в работе Ульриха Бека, Энтони Гидденса и Скотта Лэша «Рефлексивная модернизация» (Beck Ulrich, Giddens Anthony, and Lash Scott. Reflexive Modernization: Politics, Tradition, and Aesthetics in the Modern Social Order. 1994), у Бека и Лэша в книге «Переизобретение политики. Переосмысляя модерн и глобальный порядок» (Beck Ulrich, Lash Scott. The Reinvention of Politics: Rethinking Modernity in the Global Social Order. 1997) массу аллюзий на социологию наук, а также в важной для меня книге Пьера Ласкума «Эко-власть. Окружающая среда и политика» (Lascoumes Pierre. Eco-pouvoir: Environnements et politiques. 1994). В остальном, за исключением работ о роли общества (Irwin Alan, and Wynne Brian. Misunderstanding Science? The Public Re-construction of Science and Technology. 1996; Lash Scott, Szerszynski Bronislaw, and Wynne Brian. Risk, Environment, and Modernity: Towards a New Ecology. 1996), точки пересечения между экологией и социологией наук встречаются, как это ни странно, лишь спорадически. Вместе с тем необходимо обратить внимание на следующие работы: Yearley Steven. The Green Case: A Sociology of Environmental Issues, Arguments, and Politics. 1991; Eder Klaus. The Social Construction of Nature. 1996; Robertson George. Future Natural: Nature/Science/Culture. 1996.

2 В приложении к первой главе можно найти картографию возможных точек зрения, которые указывают на неустойчивость понятия природы.

3 В «Геополитике» философии природы Франция обладает некоторым сравнительным преимуществом, потому что в ней не прижилось понятие нечеловеческой природы, которую необходимо защищать. От Дидро до «Природы» Франсуа Дагоне (Dagognet François. Nature. 1990) через Бергсона, Леруа Гурана и Андрэ-Жоржа Ходрикура (Haudricourt André-George. La technologie science humaine: Recherches d’histoire et d’ethnologie des techniques. 1987) мы обнаружим во Франции богатую «конструктивистскую» традицию, воспевающую искусственность природы, которой она обязана изобретательности инженера. Например, у Московичи мы найдем удивительную версию конструктивизма французского разлива: «Мир, который отказывается от интеллекта, становится подобием потухшей звезды, отрицает смысл собственного существования, если в его создании не воплощается труд священника или крестьянина, ремесленника или часовых дел мастера, к этому сравнению я добавил бы разного рода ученых. Вдохновение, которое пронизывает эти видения, относится к взволнованному, жестокому и спонтанному признанию природным субъектом самого себя» (Moscovici. Op. cit. P. 170).

Именно эта традиция, как мне кажется, объясняет тот факт, что философия экологии, в ее поверхностном или глубинном вариантах, была столь поспешно раскритикована (см., например: Roger Alain, Guéry François. Maîtres et protecteurs de la nature. 1991; Bourg Dominique. Les sentiments de la nature. 1993). К сожалению, эта критика американской версии природы через открытие работы людей позволила французам остановиться на достигнутом. Раскритиковав глубинную экологию, и в особенности ее чрезмерное уважение мистической природы с ее wilderness, они решили, что больше здесь рассуждать не о чем и что восхваления ее рукотворного характера и изобретательства а-ля Сен-Симон достаточно для того, чтобы переосмыслить эпоху. Достаточно полный обзор философии природы, демонстрирующий хорошее знание иностранной литературы, можно найти у Катрин и Рафаэля Ларэр (Larrère Catherine. Les philosophies de l’environement. 1997; Larrère Catherine, Larrère Raphaël. Du bon usage de la nature. Pour une philosophie de l’environement. 1997).

4 Зная из опыта, что не стоит чересчур обязывать читателей, я написал эту книгу таким образом, что она не предполагает никаких предварительных знаний о моих предыдущих работах. Те, кто имеют о них некоторое представление, заметят, что я по-новому осмыслил исследование Конституции модерна, помещенное в последней главе моей книги «Мы никогда не были модерными. Эссе по симметричной антропологии» (Latour Bruno. Nous n’avons jamais été modernes. Essai d’anthropologie symétrique. [1991]. Рус. пер.: Латур Б. Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии / Пер. Д. Я. Калугина, под ред. О. В. Харохордина. Спб: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2006). Тот факт, что мне потребовалось десять лет на описание ее внутреннего устройства, говорит не только о том, что я тугодум. Я полагал, что о науках до сих пор размышляли неподобающим образом, но нам было что сказать о политике. Я совершенно не представлял, что она отличается от того, что пишут политологи, точно так же как наука – от того, что пишут эпистемологи. Я сильно заблуждался. Я объяснился по этому поводу в другой работе, которая служит введением к настоящей книге и в которой я попытался описать философию, стоящую за социологией наук, которой мы, вместе с многочисленными коллегами, занимаемся долгие годы и которую так сложно адаптировать к новой среде, в особенности во Франции. (Latour Bruno. Pandora’s Hope: Essays on the Reality of Science Studies. [1999b]). Настоящая книга также продолжает исследования о «фетишах» (faitiches), в которой я попробовал отказаться от понятия веры и иррационального с тем, чтобы ввести в эту экспериментальную антропологию•, отчет о которой в некотором смысле здесь представлен (Latour Bruno. Petite réflexion sur le culte moderne des dieux faitiches. [1996a]). Наконец, требуется совершенно иная теория социального, чем та, что предлагают науки об обществе• (как мы убедимся, она идет в пандан политике природы, раскритикованной в дальнейшем), иллюстрацию которой в собственном смысле слова мы представим в недавно вышедшей книге, написанной совместно с Эмилией Эрман, – «Париж, невидимый город» (Latour Bruno, Hermant Émilie. Paris, ville invisible [1998]).