эта до сих пор не решена». Думая над разрешением этой трудности, Ленин диктует «Лучше меньше, да лучше». «Я считаю, что для нашего госаппарата именно теперь настала, наконец, пора, когда мы должны поработать над ним как следует, со всей серьезностью, и когда едва ли не самой вредной чертой этой работы будет торопливость».

Еще одна диктовка — «К вопросу о национальностях или об «автономизации» — здесь Владимир Ильич начинает с утверждения: «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко» в вопрос о союзе советских социалистических республик. (Обратите еще раз внимание, как велико значение каждого слова в ленинской строке. Принято решение о создании СССР, давно сложились связи между республиками, и Ленин мог бы говорить о рабочем классе не только России, но и других республик. Нет, РСФСР равной среди равных входит в Союз, Ленин в настоящий момент Председатель Совнаркома Российской Федерации и чувствует себя ответственным перед российским рабочим классом.)

Ленин говорит — «Следует оставить и укрепить союз социалистических республик» — и рассматривает проблемы буквально сегодняшние: диктовать эти записки начал 30 декабря — в день, когда открылся I съезд Советов Союза ССР, была принята Декларация о создании Союза Советских Социалистических Республик. А что касается завтрашнего дня всемирной истории, когда окончательно проснутся пробужденные угнетенные империализмом народы, то и он просматривался Владимиром Ильичем с позиции сегодняшних решений: станет ли наша страна в устройстве национального вопроса примером для вступающих на историческую авансцену народов Востока.

Вышедшая из печати работа о грамотности в России послужила основой для «Страничек из дневника». Владимир Ильич говорит с читателем о том, «сколько еще настоятельной черновой работы предстоит нам сделать, чтобы достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы… какая уйма, работы предстоит нам теперь для того, чтобы на почве наших пролетарских завоеваний достигнуть действительно сколько-нибудь культурного уровня». Владимир Ильич высказывается здесь о необходимости поставить народного учителя на такую высоту, на которой он никогда не стоял, и предлагает это отнюдь не из соображений далекого будущего. «Мы не заботимся или далеко не достаточно заботимся о том, чтобы поставить народного учителя на ту высоту, без которой и речи быть не может ни о какой культуре: ни о пролетарской, ни даже о буржуазной».

В статье «О кооперации» Ленин говорит с читателем «о том, что практически можно и должно сделать сейчас же…» И даже для статьи «О нашей революции» был своеобразный оперативный повод: 24 декабря М. А. Володичева записала в «Дневнике дежурных секретарей В. И. Ленина» — «Владимиру Ильичу взяли Суханова «Записки о революции», тома III и IV», а 29 декабря записано: «Врачи разрешили читать. Владимир Ильич читает Суханова «Записки о революции» (III и IV тома)». И в январе Ленин диктует «О нашей революции (По поводу записок Н. Суханова)».

…Последние письма, статьи Владимира Ильича передавали тот капитал, во владение которым следовало вступать немедленно. Именно в своих последних диктовках Ленин подчеркивал: «Для меня всегда была важна практическая цель».

«Доминирующей чертой его характера, — писал Луначарский, — то, что составляло половину его облика, была воля крайне определенная, крайне напряженная воля, умевшая сосредоточиться на ближайшей задаче, начертанной сильным умом, воля, которая всякую частную задачу устанавливала как звено в одной огромной цепи, ведущей к мировой политической цели».

О многом конечно же догадывался Владимир Ильич, — его беседы с врачами убеждают в этом. «Особенностью Ильича, — писала Крупская, — было то, что он никогда не обманывал себя, как бы печальна ни была действительность…» И, отчетливо представляя всю серьезность своего положения, по-прежнему был занят очередными задачами государства, партии.

«…Владимир Ильич переносил свою болезнь так же бодро, как раньше он переносил тюрьму», — заметила Надежда Константиновна. Сравнение это поначалу озадачивает: тюремное заключение и болезнь — сравнимо ли это? Правда, и в том и в другом случае было вынужденное отстранение от текущих дел. Однако общее, дающее возможность сравнивать, заключено в более важном. Навестив брата в тюрьме — было это в начале 1897 года, — Анна Ильинична сказала, что, по слухам, дело его вскоре будет рассмотрено. И Владимир Ильич воскликнул: «Рано, я не успел еще материал весь собрать». (Материал для «Развития капитализма в России».) А тут 5 и 6 марта 1923 года диктовал еще письма, а уже 14.марта «Известия» сообщали: «В связи со значительным ухудшением здоровья Владимира Ильича правительство признает необходимым публикацию медицинских бюллетеней о ходе болезни».

В конце девяностых годов прошлого века, во время сибирской ссылки, беседуя с Владимиром Ильичем, Кржижановский высказал соображение о том, что здоровье человека выражается в яркой отчетливости его эмоциональных проявлений. Владимир Ильич охотно разделил эту точку зрения.

— Вот именно так, — сказал он, — если здоровый человек хочет есть, так уж хочет по-настоящему; хочет спать — так уже так, что не станет разбирать, придется ли ему спать на мягкой кровати или нет, и если возненавидит, так уж тоже по-настоящему.

«Я взглянул тогда на яркий румянец его щек, — пишет Глеб Максимилианович, — и на блеск его темных глаз и подумал, что вот ты-то именно и есть прекрасный образец такого здорового человека».

Вспоминая о последнем периоде жизни Ленина, М. И. Ульянова пишет: «В марте 1923 года, за несколько часов до потери Ильичем речи, мы сидели у его постели и перебирали минувшее. «В 1917 г., — говорит Ильич, — я отдохнул в шалаше у Сестрорецка благодаря белогвардейским прапорщикам; в 1918 г. — по милости выстрела Каплан. А вот потом — случая такого не было…»

В одном из первых послеоктябрьских интервью — корреспонденту шведской газеты — на вопрос о здоровье ответил, что чувствует себя прекрасно, несмотря на огромное бремя работы, которое почти не оставляет ему времени для сна. «У меня есть только одна мечта, — сказал он, — отдохнуть хотя бы полчаса».

О первом продолжительном отпуске речь зашла лишь весной 1922 года. Врачи рекомендовали горный воздух, настаивали на отдыхе. И Ленин было уже согласился, стал серьезно подумывать о поездке на юг, где, кстати, ни разу в жизни не бывал. «Прочел «Спутник по Кавказу», — писал в письме. Однако воспользоваться этим «Спутником» Владимир Ильич не смог — не успел.

Воспоминания врачей, лечивших Ленина, позволяют отчетливо представить ход его болезни. Впервые она дала себя знать в марте 1922 года. Владимир Ильич поднялся с постели, и вдруг закружилась голова, он ухватился за стоявший рядом шкаф и только так сумел удержать равновесие. Тем не менее симптомы эти выглядели столь незначительными, что у врачей они не вызвали особой тревоги. «Профессор Даршкевич, известный невропатолог, вызванный к Владимиру Ильичу