г — рассказывал Семашко, — считал болезнь настолько обычной (переутомление), что позволил себе жаловаться Владимиру Ильичу, как трудно живется ученым, что приходится таскать самим дрова по лестнице и т. д.».

Но вскоре — 25 мая 1922 года — разразился новый приступ. Замедлить развитие болезни возможно было, лишь освободив мозг Ленина от той нагрузки, которая и привела к ней. Добиться этого никто не был в силах — ни врачи, ни близкие, ни сам Владимир Ильич. «Это была редкая в истории болезни схватка могучего мозга с разъедавшей его болезнью — артериосклерозом», — писал Семашко. Никто не мог уступить в этой смертельной схватке.

Владимир Ильич старается объяснить врачам, что он не во всем властен над собой и потому не может полностью исполнить их предписания — прекратить постоянную работу мысли, как не может человек перестать дышать.

Он жалуется:

— Мне рекомендовали вместо работы час-два легкой беседы с добрыми приятелями. Они не понимают, что от двух часов беседы с иностранными представителями я меньше устану и получу больше пользы и удовольствия, чем от короткой приятельской беседы.

Владимир Ильич уже не встает, и врачи, видя тяжелое состояние его духа, разрешают свидания с товарищами, но при условии: ни слова о политике. Врачи уходят, и он говорит с горечью:

— Какие чудаки, они думают, что политические деятели, встретившись после долгой разлуки, могут говорить о чем-либо другом, кроме политики.

Близкие Ленина понимали, что рекомендации врачей, которые хороши для одних больных, ему не принесут облегчения. В ответ на требования полностью изолировать Владимира Ильича от какой бы то ни было информации Крупская 23 декабря 1922 года напишет: «…о чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет…»

Несомненно, здоровье Ленина подорвали лишения, которые выпали на его долю. Немногим более двух десятилетий проживет Владимир Ильич в XX веке — пятнадцать лет из них он проведет в эмиграции. А та нагрузка, которую постоянно принимал на себя Ленин! Пятьдесят пять томов сочинений Владимира Ильича, которые стоят у нас на полках. Огромная политическая, организационная, а затем государственная работа…

Напомним еще о постоянных публичных выступлениях — в первые годы Советской власти они бывали по нескольку раз на день. «Писать ему было гораздо легче, чем выступать, — вспоминал Семашко. — Весь взмокший, отирая платком пот со своего высокого лба и с затылка, сходил он обыкновенно с трибуны: для меня, как для врача, этот его обильный пот даже в холодном помещении и после небольшой сравнительно речи ясно свидетельствовал, какую огромную энергию затрачивал он при своих выступлениях».

Последний раз диктовал 6 марта 1923 г. А в середине мая, писала секретарь Совнаркома Л. А. Фотиева, «…мы, потрясенные, смотрели в окно, как выносили Владимира Ильича на носилках и укладывали в автомобиль, чтобы отвезти в Горки».

Теперь — летом двадцать третьего — Горки приходилось обживать иначе, подчиняя здоровью Владимира Ильича, а точнее — его болезни.

Профессор М. И. Авербах, не раз осматривавший Владимира Ильича, писал: «Положение было истинно трагическое. Человек, который своим словом приводил в состояние экстаза массы и убеждал закаленных в дискуссиях борцов и вождей, человек, на слово которого уже так или иначе реагировал весь мир — этот человек не мог выразить самой простой мысли, но в состоянии был все понять. Это ужасно! На лице его были написаны страдания и какой-то стыд, а глаза сияли радостью и благодарностью за каждую мысль, понятую без слов. Этот раздирающий душу благодарный взгляд испытал на себе и я, случайно угадавший одно его желание, которое не поняли окружающие».

Настала пора осенних дождей. Читаешь письмо Крупской той поры и словно слышишь, как гуляет ветер в печных трубах, барабанят капли по окну, пляшут на террасе, сыро и темно округ. «Сейчас у нас осень, парк опустел, стало в нем скучно. Летом народ толкался, теперь никого нет, и В. тоскует здорово, особенно на прогулках. Каждый день какое-нибудь у него завоевание, но все завоевания микроскопические, и всё как-то продолжает висеть между жизнью и смертью. Врачи говорят — все данные, что выздоровеет…»

Долгими часами оставался один, а видеться с товарищами по работе не хотел. Как пишет Надежда Константиновна: «…знает, что это будет непомерно тяжело». Остановилось время — ни встреч, ни дел, ни разговоров, словно двинулась жизнь в обратный путь, щедро одаривая минувшим. От того, наверное, интересовался судьбами тех, кто давно ушел из его политической жизни и воскресал теперь в отблесках былых столкновений, давнишних споров. Спрашивал жену об Аксельроде, Богданове. «Говоришь, например, о Калмыковой и знаешь, что вопросительная интонация слова «что» после этого означает вопрос о Потресове, о его теперешней политической позиции. Так сложилась у нас своеобразная возможность разговаривать». Еще раньше, в начале болезни сказал грустно: «Вот и Мартов тоже, говорят, умирает». Спрашивал о нем и позже. Крупская сделала вид, что не поняла. Тогда пошел в библиотеку, разыскал в эмигрантских газетах сообщение о смерти Мартова.

«В понедельник пришел конец, — оставила воспоминания Крупская. — Владимир Ильич утром еще вставал два раза, но тотчас ложился спать. Часов в одиннадцать попил черного кофе и опять заснул. Время у меня путалось как-то. Когда он проснулся вновь, он уже не мог говорить… Все больше и больше клокотало у него в груди… Я держала его сначала горячую, мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окрасился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Профессор Ферстер и доктор Елистратов впрыскивали камфору, старались поддержать искусственное дыхание — ничего не вышло, спасти было нельзя».

21 января 1924 года. 6 часов 50 минут вечера. Мария Ильинична спустилась на первый этаж, позвонила в Москву. И пошла горькая весть по белу свету…

Почернел снег на аллеях парка, возле дома: люди шли и шли — проститься. В почетный караул первыми встали крестьяне местных деревень. Из Москвы еще не успели приехать. Ленин умер в 30 верстах от города, в 5 — от железной дороги, как писали тогда, — в лесной глуши. Поздним вечером на аэросанях добрались до Горок члены Политбюро. И той же ночью вернулись в Москву: в третьем часу утра собрался экстренный Пленум ЦК партии. Начинался первый день без Ленина: в шесть раздались позывные столицы: «Говорит Москва. Кто слушает?» — радио передало сообщение о кончине Владимира Ильича, следом появился экстренный совместный выпуск «Правды» и «Известий».

Вместе с другими работал и мой коллега-репортер. Ему предстояло рассказать о горестных январских днях. Работал, не зная отдыха, забыв о сне, сам глотал слезы,