– Как? – дулась в темноте Марион. – Ну как?

Мирко тащил ее за собой и посмеивался.

– А вот как мой отец с моей матерью, – сказал он наконец. – Посадил бы на подушки шелковые да пылинки бы с вас всех сдувал, да молоком бы поил с лесными ягодами…

– Кстати, многие девочки оказываются на деле храбрее многих мужчин, – заметила Марион. – Потому что девочки всегда терпеливые и выносливые… Элиза – ну, это наша кухарка – говорит, что такова уж женская доля.

– Все Драгомиры своих жен на руках носят, – сказал Мирко. – Я и Зорке такого мужа найду, чтоб как святыню ее почитал.

– А Элиза говорит… – начала Марион, но граф Мирко перебил ее:

– Скажи, правда, что ты в королевы метишь?

– Что значит – «метишь»? Я короля Ольгерда, кстати, полюбила по одним только рассказам – какой он был удалой да прекрасный, веселый и добрый, а теперь иду его спасать. Конечно, он возьмет меня в жены. Это же заповедано!

– Ясно, – сказал Мирко. – Совет брата: никогда больше не вспоминай эту Элизу.

– Почему? – поразилась Марион.

– Потому что дура, – твердо сказал Мирко.

– Кто дура? Элиза? Ты ведь ее не знаешь!

– Королевы не слушают кухарок, – пояснил Мирко. – И графини их тоже не слушают… Это я так, на всякий случай.

– А если обед?

– Ты ведь сейчас не про обед говоришь, верно? «Элиза то, Элиза се…» Я еще когда вы у отца гостили заприметил. Ты – королева, а кухарка тебе советует, как любить, на каком основании верить или не верить людям, как себя вести и о чем думать…

Марион молчала, потрясенная. Никто еще не разговаривал с нею так… Никто не учил ее всерьез быть королевой. Людвиг, пока был игрушкой, обращался к ней «ваше высочество», но ведь любая игрушка – вассал ребенка, так чему тут удивляться? Для Зимородка она была чудачкой, для брата Дубравы – сестрой, но Дубраве и лягушка сестра… А прочие? Разве кто-нибудь из ее спутников видел в ней будущую владычицу королевства и сердца Ольгерда? Молодой граф Мирко был первым, кто по-настоящему в нее поверил. И в то, что освобождение Королевства Пяти Рек – не за горами…

Она всхлипнула в темноте. Мирко сжал зубы и покачал головой.

– Совсем уморилась, – пробормотал он. – Я бы этому Огнедуму всю бороду по волоску выщипал!

Неожиданно Лучка Скелепоп замедлил шаг, а потом и вовсе остановился и, светя лампой, принялся что-то разглядывать впереди.

– Что случилось? – спросил Зимородок. Он передал свою лампу Гловачу и подошел поближе к проводнику.

Лучка выглядел совершенно спокойным. Он даже не запыхался.

– Ничего, – ответил он Зимородку. – Просто знакомые места кончились. Здесь я впервые.

Зимородок посмотрел на Лучку с плохо скрытым восхищением.

– Пещера, – произнес Лучка задумчиво. – И сквознячком потянуло. Сдается мне, добытчик, что скоро мы будем у цели.

– Хорошо бы, – пробормотал Зимородок.

Лучка чуть усмехнулся:

– Притомились?

– Врать не стану.

Лучка снова пошел вперед, пробуя каждый шаг.

От усталости Марион засыпала прямо на ходу. Сквозь наваливающуюся вату она досадовала на Мирко – зачем тащит ее куда-то.

Спустя недолгое время путешественники уже стояли посреди небольшого пещерного зала, скромно украшенного в одном месте сталактитами. Возле стены, подальше от узкого прохода, откуда действительно тянуло свежим воздухом, притулились две странные фигуры. Они были неподвижны. Вокруг опустошенной сердцевины – изъятой, словно ее нарочно выскоблили – кое-как еще держалась ветхая, покрытая густым слоем пыли оболочка. Под этой пылью до сих пор можно было разглядеть два печальных лица – юноши и девушки. Однако при первом же прикосновении они рассыпались в прах.

– Какая смерть! – проговорила Гиацинта, поворачиваясь к Людвигу.

Герцог Айзенвинтер сморщил свое круглое веселое лицо в трудной для него гримасе страха, и слезы быстро запрыгали по его щекам.

– Это ужасно! Ужасно! – повторял он.

– Думаю, нам лучше держаться подальше от этих останков, – произнес Штранден. Он силился сохранять бесстрастный тон, но его голос все-таки подрагивал. – Мне думается, вдыхать эту пыль небезопасно.

– А что, если мы опоздали? – вопросила Марион уныло. – Вдруг там уже все такие?

Пан Борживой сильно сопел в темноте и переминался с ноги на ногу. Ему хотелось незамедлительно броситься в бой. Кровавый.

– Нет, – сказал брат Дубрава. – Вспомни Иоганна Шмутце. Все не так уж безнадежно.

– А как же эти? – Марион кивнула на горстки праха. – Что заставило их исчезнуть?

– Я знаю, – проговорила Гиацинта, – я знаю!

Все обернулись к дочери Кровавого Барона. А она, решительно тряхнув белокурыми кудрями, вдохновенно заговорила:

– Они любили друг друга, юноша и девушка. В ту роковую ночь отправились они в пещеру, чтобы насладиться ее таинственными чудесами. Здесь и настигло их подлое колдовство. В одно мгновение заставило оно их испытать то, что для любящего сердца наиболее страшно: полное разочарование в Любви. И не успели они понять, что это всего лишь злой морок, как любящие их сердца разорвались от горя. А колдовство делало свое дело, развоплощая их тела…

Марион тихо заплакала.

– Ну нет! – закричал Мирко, выпрыгивая вперед, как зверь. – Хватит слез! Эдак и мы выберемся наверх дохлятиками… Давай-ка, музыкант, шпарь плясовую!

Гловач, не возражая, принялся скучно брякать на лютне. Мирко закружил по пещере, совершая странные и дикие прыжки. Это продолжалось некоторое время, затем молодой граф остановился, отер пот с лица и сердито оглядел остальных. Мрачное вдохновение покинуло дочь Кровавого Барона. Марион и Людвиг перестали плакать, а у Штрандена больше не дрожали губы.

– Давайте спать, – предложил брат Дубрава. – Завтра предстоит тяжелый день.

И он развязал походный мешок, чтобы достать одеяло.

Но долго еще не удавалось им заснуть. Только Лучка Скелепоп погрузился в безмятежный сон, едва растянулся на тощем одеяле, которое одолжила ему Мэгг Морриган, да Гловач, истомленный частой необходимостью играть и петь, преодолевая себя, вдруг вывалился из реальности и рухнул в тревожные грезы.

Марион думала о короле: любит ли она его достаточно сильно, чтобы спасти? А ведь кроме короля предстоит вызволить из беды очень много других людей – министров всяких, горожан… Наверняка окажется сотня красивых придворных дам. Мирко прав – нужно как следует подумать над тем, чтобы не ударить лицом в грязь перед всеми этими важными господами. А то начнешь, например, рассказывать «случай», а над тобой посмеются или еще что-нибудь. Но самое трудное в дворцовой жизни – это вилочки и ножички. Людвиг как-то рассказывал, еще давно. Марион даже в жар бросило, как представила. Решила, что после победы тайно наймет преподавателя придворных манер.