И осталась одна тишина. Тишина – и ничего больше.

Крыса сгинул, и вскоре невыносимый озноб охватил мое тело. К горлу подкатывала тошнота, но сколько я ни бегал в туалет проблеваться, ничего, кроме натужного кашля, наружу не выходило.

Я поднялся в спальню, кое-как стянул с себя свитер и рухнул в постель. Озноб пришел вместе с жаром. Очень скоро одеяло и простыни пропитались потом, хоть выжимай, и ледяная влажная масса облепила меня с головы до ног.

– Часы заведи на девять... – шепчет мне кто-то навязчиво в самое ухо. – Красный провод – к красному проводу... Зеленый – к зеленому... А в полдесятого уходи отсюда...

– Ты не волнуйся, – бубнит Человек-Овца. – Все будет в полном порядке...

– Все клетки постепенно переродятся, – убедительным тоном произносит моя жена. В левой руке у нее – белая сорочка с прозрачными кружевами. Голова совершенно бессознательно мотается из стороны в сторону. Амплитуда колебания головы – от десяти до пятнадцати сантиметров... Красный провод – к красному проводу... Зеленый – к зеленому...

– Я смотрю, ты ничегошеньки не понимаешь, – сокрушается моя подруга. Я и в самом деле не понимаю уже ни черта.

Я слышу, как шумят волны – тяжелые, зимние. Море – свинцового цвета, волны по краю – как кружевной воротник у платья девчонки... Окоченевшие чайки. Я – один в зале запертого снаружи Океанариума. Несколько китовых пенисов, выстроенные в ряд, глядят на меня с витрины. Невыносимо душно. Нужно срочно открыть окно...

– Нельзя, – говорит водитель черного автомобиля. – Если один раз открыть, то обратно уже не закроешь. И тогда мы все просто погибнем... Кто-то все-таки открывает окно. Нечеловеческий холод. Слышно, как кричат чайки.

Их охрипшие резкие голоса раздирают мне душу в клочья.

– Вы еще помните, как зовут вашу кошку? – обращается ко мне Водитель.

– Селедка, – отвечаю я.

– Нет, не Селедка! – говорит он. – Имя вашей кошки уже поменялось! Имена, знаете ли, имеют свойство постоянно меняться. Ведь и вы сами уже не знаете, как вас зовут, не так ли?

Дикий холод. И слишком много охрипших чаек.

– Только посредственность из всех путей выбирает самый длинный, – сказал мне Человек В Черном. – Зеленый провод – это и есть красный провод, а красный – это зеленый!..

– Про войну ты что-нибудь слышал? – спросил Человек-Овца.

Оркестр Бенни Гудмэна начал вступление к «Airmail Special». Чарли Крисчен затянул безобразно длинное соло. На голове у него – мягкая кремовая шляпа... Это было последнее, что я увидел, прежде чем провалился в бездонную темноту.

Щебетали птицы.

Солнечный свет, просочившись сквозь деревянные жалюзи, разрисовал полосатым узором постель. Мои наручные часы на полу у кровати показывали 7:35. Шерстяное одеяло и простыни подо мной вымокли так, точно какой-то кретин вылил мне прямо в кровать целое ведро воды.

Голова была по-прежнему свинцовой, но жар заметно спал. За окном все пространство до горизонта побелело от снега. Новое утро выкрасило долину сверкающим серебром. Холодный воздух приятно бодрил, покалывая кожу. Я спустился по лестнице и принял горячий душ. Лицо мое в зеркале выглядело до отвращения белым, а щеки за одну ночь ввалились так, словно меня не кормили два месяца. Выдавив из тюбика в три раза больше крема для бритья, чем обычно, я аккуратно намылил щеки и тщательно побрился. Затем пошел в туалет и освободился от такого огромного количества жидкости, что сам себе не поверил. Совершив сей сортирный подвиг, я вконец обессилел. Как был, в халате, я упал на диван и пролежал, свернувшись калачиком, минут пятнадцать. За окном по-прежнему щебетали птицы. Снег начал таять, с крыши звонко и часто капало. Время от времени откуда-то издалека доносился пронзительный скрип непонятно чего.

В половине девятого я съел яблоко, выпил два стакана виноградного сока. И принялся укладывать вещи. Из подпола в кухне я решил позаимствовать бутылку белого вина, большую плитку шоколада и пару яблок. Я собрался в дорогу – и в воздухе гостиной разлилась какая-то неуловимая грусть. Вся многолетняя, запутанная история этого странного дома, наконец, подходила к концу.

Сверившись с часами на руке, ровно в девять я подошел к часам у камина, подтянул вверх одну за другой три гири и установил стрелки на девять ноль-ноль. Потом отодвинул корпус часов от стены и соединил торчавшие из задней панели провода. Зеленый провод – с зеленым. Красный – с красным. Четыре отверстия для проводов были проделаны в фанере шилом. Две дырки сверху, две снизу. Сами провода были накрепко приторочены к корпусу часов точно такой же проволокой, что я видел у Крысы в джипе. Я придвинул часы обратно к стене и подошел к зеркалу попрощаться со своим двойником.

– Пусть все будет хорошо, – сказал я ему.

– Пусть все будет хорошо, – сказал он мне.

* * *

Вспоминая маршрут, каким мы пришли сюда, я зашагал по прямой через пастбище. Снег пронзительно скрипел под ногами. Без единого следа на бескрайнем снегу, долина казалась громадным серебряным озером, затопившим кратер исполина-вулкана. Обернувшись, я увидел одинокую цепочку следов, тянувшуюся от меня до самого дома. Линия следов замысловато вихлялась из стороны в сторону. Что ни говори, а ходить по прямой – не такое уж и простое занятие. Дом при взгляде издалека смотрелся точь-в-точь как живое существо. Весь он как-то смущенно ужался – и время от времени вздрагивал, отряхивая снег с треугольной крыши. Лепешки снега соскальзывали вниз по скату и с грохотом разбивались о землю.

Я пошел дальше – и вскоре добрался до края пастбища. Затем очень долго шагал по березовым зарослям. Наконец, переправившись через мостик, обогнул конусовидную сопку и вышел на Проклятый поворот.

Мне повезло: снег на дороге еще не успел слежаться и заледенеть. И все же это был очень странный снег: как осторожно ни ступай по нему, сердце не отпускает липкий, противный страх, будто еще шаг – и провалишься по пояс, если не хуже. Потребовалась целая вечность, чтобы, цепляясь за осыпающиеся валуны вдоль обочины, преодолеть-таки этот чертов поворот. Подмышки взмокли так, будто стояла тридцатиградусная жара. Все это сильно смахивало на страшные сны моего детства. С правой обочины просматривалась равнина внизу. Вся она словно поседела от снега. Посередине текла, ослепительно искрясь на солнце, речка Дзюнитаки. Мне даже почудилось, будто издалека донесся гудок речного парома. Погода была – лучше некуда.

Я глубоко вздохнул, поправил рюкзак за плечами – и зашагал пологой дорогой вниз. Но уже за следующим поворотом остановился. Новенький, незнакомый мне джип громоздился прямо посреди дороги, загораживая проход. Рядом с джипом стоял Черный Секретарь и пристально смотрел на меня.