так много, как могло бы быть, к сожалению) упор сделан именно на деловые качества Андрея Александровича.

Н. А. Куняев: «Вижу его у кульмана. – “Почему так?” – спрашивает отрывисто. Внимательный взгляд на конструктора из-под чуть припухших век. “Пожалуй, Вы правы”, – соглашается он после раздумья.

Представляю Андрея Александровича в белой рубашке с закатанными рукавами около пластилинового макета машины в натуральную величину. “Здесь у Вас световая линия почти ломается, поработайте еще над формой крыла”.

Вспоминаю Липгарта за рулем любимого детища “Победы”, – скрипя складками кожаного пальто, он устраивается на сиденье… Каждое утро Главный обходил все рабочие места экспериментального цеха, интересовался ходом работ, делами, настроением каждого сотрудника. Внимательно выслушивал предложения и жалобы, сразу же принимал меры».

Н. Н. Добровольский: «Ум, знания, опыт сочетались у Андрея Александровича с душевной простотой, желанием делать людям добро. Он не терпел бездельников, карьеристов, умел находить людям место, исходя из того, кто и на что способен, умел подбирать ключи к человеческим душам. Липгарт обладал огромной притягательной силой, потому что был человеком в самом высоком смысле этого слова. Это одна из причин того, что под его руководством действовал слаженный коллектив, сильный конструкторский ансамбль. Шоферское спасибо горьковским автомобилестроителям, которое мы слышали, будучи в пробегах по стране, наполняло душу гордостью за наш завод. Был тогда какой-то особый газовский патриотизм».

Е. В. Васильева-Романова: «Наш отдел располагался на втором этаже экспериментального цеха. Главный конструктор сидел в общем зале. В углу стоял его стол, но он не засиживался за ним, а был то у одного чертежного стола, то у другого, а чаще в экспериментальном цехе. Каждое утро обходил зал, здоровался, смотрел, как у нас продвигается работа. Часто задавал “провокационные” вопросы, связанные с ней, вызывая на спор, интересовался личными делами, помогал добрым словом и советом. Весь отдавался работе. У него мы учились быть требовательными к себе и к другим, иметь свое мнение и уметь его отстаивать».

М. С. Мокеев: «Липгарт всегда знал все лучше других и чуть ли не раньше всех, потому что ежедневно, начиная задолго до начала работы, обходил все рабочие места: конструкторов, испытателей, цеховиков. Отсюда и его личный контакт со всеми исполнителями, да и обмануть его было трудно. Он был самым знающим также и в заводоуправлении, и в наркомате, министерстве. Смело брал на себя всю ответственность. Подчиненных строгал, но и защищал. Смотрел вперед дальше всех, а ошибался меньше всех».

М. В. Седых: «Это был выдающийся инженер, высокопорядочный человек, многогранных способностей и сильной воли. У него было волевое лицо. Говорил он неторопливо, негромко, кратко, но твердо и убедительно. Несмотря на большую занятость и высокую должность он, многократно отмеченный правительственными наградами и званиями, не зазнался, а оставался простым, доступным для нас, цеховых технологов.

Липгарт ценил труд, талант, способности не только сотен ему подчиненных инженеров-конструкторов, создававших автомобили на чертежных досках, рабочих экспериментального цеха, изготавливавших опытные образцы, – но, что особенно важно, Андрей Александрович хорошо понимал, ценил и уважал труд, знания и умения десятков тысяч рабочих и ИТР, в том числе и нас, технологов многих цехов завода. Всех тех, кто превращал идеи чертежей в детали, узлы и живые машины, сбегавшие с конвейеров завода.

К Липгарту можно было идти смело, уверенно и с надеждой получить нужное решение по любому техническому вопросу, будь то изменение чертежа детали или уточнение технических условий. Положительное решение обеспечивалось в том случае, если до встречи с ним ты упорно и по-инженерному рассчитал, сделал усовершенствование в технологии, проэкспериментировал и доказал правоту своей точки зрения.

Он шел навстречу предложениям из цеха, если видел их убедительность, техническую и экономическую целесообразность. Но Липгарт не любил легкомысленный, халтурный подход к изменениям в конструкции и в технологии производства и упорно стоял на страже качества и требований чертежа».

Б. А. Дехтяр: «И речи не было о том, чтоб идти на сговор с производством или руководством завода в угоду местным заводским или даже отраслевым интересам. Школа Липгарта предполагала только один интерес – общенародный, государственный. Такова была широта подхода Андрея Александровича. ‹…› У него не было секретов в разговорах ни с подчиненными, ни с начальством. Он одинаково вел себя как с любым рабочим, так и с министром, генералом или академиком. Дело – только дело. И большая гуманность. Поэтому он был против келейности. А ошибок не боялся и всех учил: главное – быстрее их обнаружить и устранить, бросить на это все силы!

‹…› Любой работник знал, что может обратиться к «Андрею» при трудностях, даже чисто семейных. Тот что-то придумает, чем-то поможет. Особенно это проявилось в трудные годы войны. Испытания автомобилей велись в сельской местности и использовались для заготовки картофеля и других продуктов для работников КЭО. Огороды были у всех – помогали автомобилями. Заботился Липгарт и о снабжении столовой. А тем, кто ездил на обед домой, предоставлял автобусы. Я помню, как у проходной рабочая сказала, показав на наш автобус: “Как не в нашем царстве!” Автобусы же возили на работу и с работы живущих далеко от завода. Не зря по заводу ходила поговорка: “Крым, Кавказ и КЭО ГАЗ”».

Облик привлекательный. Цельный, энергичный, волевой человек, настоящий руководитель, знающий свое дело в нюансах и лучше всех, не чванный и не высокомерный, строгий, но и внимательный к подчиненным, когда надо – резкий, невзирая на авторитеты. Ну а дома?.. Каким он был дома?..

После войны Липгарты занимали уже не половину дома № 18 в Американском Посёлке, а весь дом – соседка эмигрировала в Израиль. Ее половину перепланировали, сделав там две большие комнаты – «папину» (одновременно кабинет и спальня хозяина дома) и «зеленую». Ремонтом дома занимались пленные немцы, и «очень хорошее отношение к ним наших родителей, вплоть до “кормежки”, как и всех, за обеденным столом, могло сослужить не очень хорошую службу “хозяевам”», вспоминал Сергей Липгарт.

После переполненья военных лет в пятикомнатном доме наступил относительный простор. Тетя Миля, Эмилия Армандовна Рейхерт, переехавшая в Горький из Кирова, умерла в 1950-м, а старшие дети Липгартов покинули родное гнездо еще во время войны: Ростислав и Елена (Зая) продолжили школьную учебу в Москве, где жили в Дурпере, в родовом «гнезде» Липгартов, сбереженном сестрой Андрея Александровича Татьяной; в 1946-м Слава поступил в МВТУ. А год спустя в «зеленой» комнате появилась новая обитательница. Речь идет об Але (Елене), дочери расстрелянного в мае 1938-го по обвинению к принадлежности «шпионско-террористической организации немцев» Владимира Липгарта, троюродного брата Андрея Александровича. Осенью 1941-го Алю вместе с матерью отправили из Машкова переулка в центре Москвы в