«Неожиданно, — рассказал он, — Савинков рванулся к окну и перемахнул через низкий подоконник. Мой товарищ Гриша Сыроежкин едва успел схватить его за ногу. Всё произошло в считанные секунды. Гриша пытался держать его, но была реальная угроза, что и он выпадет. Все стали кричать: отпусти его, отпусти! Савинков падал с 5-го этажа с пронзительным криком»[314]. Здесь напрашивается вопрос: что же это никто не подбежал и не помог Сыроежкину, ограничившись криками? Правда, престарелый чекист, несколько раз рассказывая о данном эпизоде, уснащал его разными деталями, и невозможно выяснить, что же он действительно запомнил об этой истории.

Версию о насильственной смерти легендарного эсера подкрепляет недавно опубликованная реплика самого Сталина. Хотя все до сих пор известные обнародованные данные говорят именно о самоубийстве (показателен факт, что при отдаче в печать предсмертного письма Савинкова чекисты сделали в нём изъятия — это, конечно, свидетельствует в пользу его подлинности[315]), но игнорировать прямое заявление вождя народов всё же не следует.

В своих объяснениях Л. П. Берии от 27 марта 1953 г. С. Д. Игнатьев, экс-министр госбезопасности, цитировал слова Сталина, который с конца октября 1952 г. стал настойчиво требовать истязать «врачей-вредителей», отказывавшихся признаваться: «Бейте!» — требовал он от нас, заявляя при этом, — «вы что, хотите быть более гуманными, чем был Ленин, приказавший Дзержинскому выбросить в окно Савинкова? У Дзержинского были для этой цели специальные люди-латыши, которые выполняли такие поручения. Дзержинский — не чета вам, но он не избегал черновой работы, а вы, как официанты, в белых перчатках работаете. Если хотите быть чекистами, снимите перчатки»[316]. Игнатьев докладывал о вещах недавних и вряд ли путал или придумывал. Информация любопытнейшая.

Само собой, что Ленин к смерти Бориса Савинкова, погибшего в 1925 г., не мог иметь отношения по определению. Очень похоже, что здесь товарищ Сталин свой собственный приказ Дзержинскому покончить с самым известным из тогдашних арестантов весьма нахально свалил на безответного Ильича… Раскаявшийся Савинков был уже не нужен, а его «самоубийство» дополнительно компрометировало этого бывшего боевика и политического лидера. В связи с этим Сыроежкин мог быть в числе тех, кто, возможно, выбросил Савинкова с пятого этажа…

На исходе 1925 г. Григорий был прикомандирован к полпредству ОГПУ по Северо-Кавказскому краю и в составе оперативно-разведывательного отряда видного чекиста В. М. Курского участвовал в массовом разоружении населения и разгроме повстанческого движения в Чечне. За успехи в этой опасной операции его повысили и перевели работать в престижный Ленинград. В 1927-м он был начальником 5-го отделения Контрразведывательного отдела полпредства ОГПУ по ЛенВО, но чересчур поддался традиционной русской болезни.

Знавшие Григория чекисты вспоминали, что Сыроежкин был бессребреником, свою зарплату нередко раздавал нуждающимся. Однако общительный холостяк Григорий с молодых лет не был врагом бутылки, что очень плохо отразилось на его карьере. Вероятно, во хмелю бывший комендант-расстрельщик не отличался примерным поведением, так что ленинградское начальство решило его убрать и как следует «проветрить» в провинции[317]. Европейские спецкомандировки закончились. Напротив, Сыроежкину пришлось запасаться зимней одеждой и ехать строго на восток, причём с большим понижением в должности. Вряд ли он подозревал, что сибирская командировка станет для него очень и очень длительной, а специализацией окажется организация подавления многочисленных антисоветских восстаний — дело, которое было ему хорошо знакомо по началу 1920-х гг.

Сыроежкин в течение пяти лет работал в Сибири и на Дальнем Востоке, постепенно продвигаясь оттуда в западном направлении. Первой его остановкой стала Якутия, где обстановка была нестабильной в течение всех 20-х годов. Ситуация в этой автономии не раз становилась предметом рассмотрения высшего руководства страны.

После разгрома белогвардейского десанта генерала А. Н. Пепеляева в 1923 г. и подавления тунгусского мятежа 1924–1925 гг. якутские власти столкнулись с так называемой «ксенофонтовщиной» — движением автономистов из числа национальной интеллигенции во главе с юристом и бывшим сотрудником наркомфина Якутской АССР Павлом Васильевичем Ксенофонтовым, требовавших повышения статуса Якутии до союзной республики. Ксенофонтов наверняка учитывал, что секретарь Якутского обкома ВКП(б) М. К. Аммосов в начале 1920-х гг. активно ходатайствовал перед Омском и Москвой относительно повышении статуса Якутской области и в результате добился автономии.

Конечно, переход к союзным отношениям ничего бы не дал Якутии — кроме увеличения числа мест в партийно-советском аппарате для титульной нации. Местная номенклатура получила бы дополнительные прерогативы — и власть, и собственность, пусть во многом эфемерные. Однако сторонников у Ксенофонтова нашлось много. Озабоченные ситуацией в Якутии, они открыто обсуждали вопрос о статусе автономии, надеясь, что его повышение изменит жизнь к лучшему. Сам же Ксенофонтов уверял, что республиканская верхушка его поддерживает.

Современные исследователи прямо утверждают, что руководство автономии мало интересовалось положением дел на местах и работало неэффективными, чисто аппаратными методами. В Якутской автономной республике с населением в 300 тыс. человек функционировало столько же наркоматов, сколько в РСФСР. При этом они занимались лишь передачей законодательных распоряжений и циркуляров из центра, зачастую не удосуживаясь переводить документы на якутский язык, а перекладывая эту работу на малограмотных работников окружных и улусных исполкомов. Наркоматы со своими аппаратами располагались в Якутске и с улусами, находящимися на расстоянии в тысячи вёрст, никакой связи практически не имели. За полтора года ни один нарком ЯАССР, кроме руководителя наркомата просвещения, здравоохранения и социального обеспечения А. Ф. Боярова, не выехал в улусы и не имел общения с населением.

Одной из причин возникновения мятежа стала проблема колонизации республики русским населением. Единомышленники Ксенофонтова писали, что после 1917 г. земельные угодья русских приленских крестьян увеличились за счет якутских скотоводческих хозяйств, не выдерживавших конкуренции с более передовыми русскими земледельческими хозяйствами. Якуты разорялись и превращались в батраков русских зажиточных крестьян. Ксенофонтов полагал, что «прирезка» земель нарушала сложившийся вековой уклад жизни местного населения. Он пришёл к выводу, что для регулирования массового и бесконтрольного наплыва рабочей силы из других регионов страны требуется расширение самостоятельности республики.