– Сама вспомни…

– А… Да, ладья-ласточка, кирлангич. Два косых паруса, по шесть уключин с каждого борта, место для четырех пушек.

– Да-да. Места есть, пушек нет, легкая и проворная, но он ее так и не увидел. Почему-то.

– Увидел бы ее – не видать бы ему меня, – губы Марты дрогнули в чуть заметной улыбке. – Это был выкуп…

– Свадебный выкуп? – удивилась Кёсем.

– Получилось так. Мой отец, Железный Махмуд, он… Ну, ты сама слышала, «почти пират». С кланом Крылатых – то есть тогда его еще возглавлял их отец Курбан, но он уже был болен, – моему отцу было не по пути, совсем. То есть разок их пути пересеклись, и… я уж не спрашивала, но, похоже, моему родителю укоротили клыки. Он после этого несколько дней был в такой ярости, что мы с братишками прятались от него по дальним углам. – Марты усмехнулась уже открыто. – Только и слышно было от него про «проклятый род Курбана»… А потом он дважды подряд в рейды неудачно сходил, совсем, это в его кругах означает, что вот-вот конец уважению, ну и тогда призрак бедности всерьез подступит. В общем, папаша решил рискнуть по-крупному. И исчез, сгинул. Только через четверть года приходит весточка: шаик Махмуда Железного, оказывается, промышлял по ту сторону, в устье Данипра… – Марты дернула подбородком, обозначая направление: она из корабельного рода, воистину Морская Чайка, она всегда знала, где что расположено на море и близ его берегов. Наверно, даже не понимала, что может быть иначе, – промышлял, да и сам оказался промышлен. Команда повырублена и перетоплена, но капитан вроде как взят живым.

– И ты нарушила отцовский запрет, – кивнула Кёсем.

– Запрет-то прямо высказан не был, – фыркнула Чайка. – «Будь проклят род Курбана!» – это все же совсем иное, чем «Не обращайся за помощью к роду Курбана, даже если беда пришла!». А про джан-патриархов ни отцу, ни мне в ту пору знать не полагалось вовсе. В общем, я пораскинула мозгами: братья маленькие, матери давно нет в живых, все родичи и домочадцы сразу разбежались, узнав, что от Махмуда Железного отвернулась удача… Это, получается, госпожа Бедность не просто у ворот стоит, а уже вошла во двор и милостыню там просит. Короче говоря, без отца нам совсем пропа́сть. Что ж, я села в челнок и погребла вдоль берега к той гавани, откуда сегодня мы с тобой отчалили. Мы все.

– Ты в хиджабе была?

– Нет, что ты! У нас тут девушки на подросте свободно ходят, а я так вообще в мальчишеской одежде, иначе не очень-то погребешь… Ну вот. К Курбану меня не пустили, он плох был… Хороший он человек, мой свекор, да и как глава клана, капитан на корабле, тоже из наилучших… был. Мне толком так и не довелось его узнать… А мной занимался один из его сыновей-близнецов. Тот, который не женатый. Угрюмый такой парень, на меня толком и не смотрел…

– Ясно, – снова кивнула Кёсем. Она быстро вычислила годы: Доган тогда только-только ввел в дом Башар, она еще даже не понесла первенца, а Картал… ну да, он, конечно, был тогда угрюм. И не только потому, что отец его близился к рубежу вековечной разлуки.

– А я увидела его – и погибла. Понимаешь? Да, ты-то как раз понимаешь… Выслушал он меня, покачал головой и говорит: «Послушай, девочка, вот ты, наверно, знаешь, что Черный Махмуд от нас уже одно предупреждение получил, а второго в таких делах и не бывает. Тебе вообще-то не боязно было к нам с такой просьбой прийти?» «Нет, – говорю, – с какой стати мне бояться: я же в орлиное гнездо сунулась, а не в шакалью нору. И не с просьбой вовсе. При чем тут просьба, дело есть дело, вот калым, вот цветок…» Тут он на меня впервые по-настоящему глянул, с удивлением, снова покачал головой: «Свадебный зачин тут, девочка, не ко времени, твой отец не невеста, а выкуп за пленника – не калым, и если уж ты заговорила об этом, то призна́ет ли Махмуд твое право распоряжаться его деньгами?» Говорю в ответ: мол, пока он в плену, ничего «его» вообще нет, кроме того, что на нем сейчас, а это, может, только штаны и цепи. Ну и денег в нашем доме тоже нет. Зато есть ладья-ласточка и две лодки, одна со мной сейчас. Скажешь – продам и заплачу деньгами, а нет – прямо так возьмите, в вашем деле хорошая ладья поди к месту придется, а цена ее точно больше, чем один человек сто́ит. Завтра же пригоню. Он совсем уж с удивлением смотрит: «Что, вот так сама и пригонишь?» А я тоже будто бы изумилась: мол, а что тут такого, гребцов у нас теперь нет, но ветер-то попутный, и, судя по всему, ему еще пару дней таким быть… Немного приврала: одной вести кирлангич под парусом – дело тяжкое…

– Верю, – вздохнула Кёсем.

* * *

– Ты откуда такой взялся? – произнес Картал уголком рта.

Сейчас впервые выпало время задать этот вопрос. Прежде вообще ни до чего было: тянуть, травить, ставить паруса втугую, менять галс. Стрелять. Рубиться. Лавировать, ложиться на курс острее к ветру, перехватывать ветер у вражеского корабля – и, оставив его в «воздушной тени», выгадывать полкорпуса, корпус, два… Снова стрелять, на сей раз из кормовых пушек, истрачивая последние заряды. Вываливать пушки за борт. Сейчас единственное, что важно, – скорость…

Единственное.

Имеет ли значение, кто тянет фал рядом с тобой, кто обжигает ладони о залохматившийся трос, помогает снять со скобы разорванный парус и на ходу заменить его запасным, если все это он делает точно, умело и вовремя? Пускай даже этот человек окровавлен так, что не разобрать черт лица, – подумаешь, многие на «Джериде» сейчас залиты своей и чужой кровью. Пусть даже он гол почему-то. Сейчас не до того.

А вот когда стало ясно, что победа все-таки осталась за дениз кувветлери, когда медвежья мощь тяжелых галер переломила отчаянную решимость атаковавшей их волчьей стаи, человек этот бочком-бочком подобрался к обрывку парусины, чтобы сделать из нее себе опоясание. И был замечен.

– Да как откуда… вот же… – Он сделал неопределенный жест, охватывающий, кажется, все море.

Неизвестно, увидел ли его Картал, неотрывно смотревший вперед. С того самого мгновения, как бой можно было считать завершенным и выяснилось, что цел его брат и жена брата, невредим сын, отделался парой царапин племянник, – вот с той поры Картал стоял на носу фелуки и пристально вглядывался в волны.

Но все же незнакомец на палубе – это чересчур. Настолько чересчур, что оба капитана, братья Крылатые, должны вынести по этому случаю какое-то решение. Во всяком случае, когда фелука идет под всеми оставшимися парусами туда, куда должна идти, и ничто не может ускорить ее ход.

– С галеры? Азап?

– Да, капитан. И – нет, не солдат: топчу, артиллерист.

Может оказаться правдой. Если хоть азап, хоть кто-то из пушкарей угодил за борт, он мог сбросить в воде одежду, мог и, при большой удаче, вскарабкаться на какую-то из ладей. Совсем уж особой удачей для него стало то, что ладья эта принадлежит не врагам Оттоманской Порты… хотя галеры ей сейчас лучше огибать на расстоянии, превышающем артиллерийский выстрел. Могли на ладье даже и не обратить внимания, когда это произошло. Уж больно все были… заняты.