– Давай, – сказал Глеб и ухмыльнулся так свирепо, как только мог, – давай зови. Твоим коллегам будет очень любопытно узнать, из-за чего и, главное, с чьей помощью убили Оловянникова. Я, конечно, хочу с тобой побеседовать, но не настолько, чтобы тебя у них отнимать. Я им честно скажу: действуйте, братцы, я ничего не видел. А? Ведь никто из них не придет на твои похороны! Зато на твою могилку они будут наведываться частенько – кто плюнуть, а кто и нужду справить. И ведь поделом, согласись! Так что, давай ори, да погромче!

– Что вы несете?! – возмутился Семирядный, но сказано это было вполголоса, что и требовалось доказать. – Кто вы такой, чтобы бросаться такими обвинениями? Да вы соображаете, что говорите? Сумасшедший!

– Сумасшедшим меня сегодня уже называли, – согласился Глеб, вспомнив Розу Соломоновну. – Может, так оно и есть? Может, я опасный маньяк, а? Пожалуй, что так.

С этими словами он неторопливо выпростал из-под куртки пистолет и демонстративно передернул затвор. Толстая труба глушителя, из-за которой "глок" выглядел непомерно длинным, уставилась Семирядному в лоб.

– Болтать мне с тобой некогда, – сказал Глеб, отводя за спину свободную руку и на ощупь запирая замок. – Мы, маньяки, ужасно занятой народ – того покалечь, этого пришей, от ментов ускользни... В общем, дел выше крыши, буквально ни минуты свободной. А на тебя я уже и так потратил... – он посмотрел на часы и огорченно покачал головой: – Ну вот, семи минут как не бывало. Ну, что с тобой за это сделать? Давай рассказывай, как было дело. Подробно и доступно. Но кратко, без комментариев и лирических отступлений. Эта штука стреляет совсем тихо, так что не сомневайся, выстрелить я не побоюсь.

– Я этого не хотел, – сказал Семирядный. – Честное слово, не хотел!

– Не сомневаюсь, – сухо сказал Глеб. – Погоди-ка, приятель. Диктофон у тебя есть? Должен быть, не отпирайся! А нет, так я к твоим подчиненным быстренько смотаюсь, у них позаимствую. Ну?!

Семирядный вздохнул, полез в ящик стола и достал оттуда диктофон.

– Отлично, – сказал Глеб, уселся на стул для посетителей и быстро проверил пленку. – Одной кассеты я по твоей милости лишился, зато теперь получу другую. Хотя обмен, должен сказать, неравноценный. Да ты и сам это прекрасно знаешь. Итак, приступим. Выкладывай.

Он включил диктофон на запись и откинулся на спинку стула, держа пистолет так, чтобы Семирядный все время его видел.

– Я даже не знаю, с чего начать...

– Давай прямо с главного: кто?

Семирядный болезненно скривился, снова полез в стол и достал сигареты.

– Вы позволите?

– Курение укорачивает жизнь, – сказал Глеб. – Впрочем, тебе это уже безразлично, так что валяй, травись. И не тяни резину, говорить все равно придется.

Семирядный энергично помотал головой и окутался облаком табачного дыма.

– Я не тяну, поверьте. Просто эта история не из тех, которые легко рассказывать. Это такое дерьмо! Разве я мог подумать, что он...

– Кто? – повторил Глеб.

– Скрябин. – Это прозвучало так, словно Семирядный не произнес фамилию начальника милиции, а выплеснул ее вместе с рвотой. – Он давно велел мне не спускать с Игоря глаз, а дня за два до его смерти снова позвонил и предупредил, чтобы я был особенно внимателен и заранее докладывал ему обо всех материалах, над которыми работает Игорь.

– Погоди, – остановил его Глеб. – Что значит "велел"? Вы же независимая газета! А как насчет свободы слова?

Семирядный снова болезненно скривился, как будто своим вопросом Глеб ткнул его в больное место.

– Независимая, – подтвердил он. – Свободная, как птица в полете. Только одной свободой сыт не будешь, а мы к тому же здорово задолжали за аренду.

– Так, – сказал Глеб. – А кто владелец здания?

– Это муниципальная собственность. Понимаете?

– Ну, еще бы не понять! И ты, значит, согласился, вместо того чтобы подыскать для редакции другое помещение.

– Я искал! – с жаром воскликнул Семирядный. – Но везде или было занято, или владельцы ломили такую цену... В общем, вы понимаете, как это бывает.

– Да, – согласился Глеб, – понимаю. Проще пареной репы: несколько звонков нужным людям, пара тонких намеков на толстые обстоятельства, и дело в шляпе. Продолжай, не будем отвлекаться.

– Ну вот... В день своей смерти Игорь мне позвонил и сказал, чтобы я расчистил для его статьи место в ближайшем номере. Я спросил, что за статья, а он ответил, что не хочет говорить об этом по телефону, но что это будет настоящая бомба. "Теперь в этом городе многое изменится" – так он сказал.

– И ты позвонил Скрябину...

– А что я должен был делать? На следующее утро после выхода статьи мы оказались бы под открытым небом!

– То-то и оно, что не оказались бы, – грустно возразил Глеб. – На следующее утро никакого Скрябина уже в помине не было бы. И никакого Чумакова, кстати. Дурак ты, главный редактор. Надо было рискнуть. А теперь ты в таком дерьме, что до самой смерти не отмоешься. Ладно, говори дальше...

Какое-то время Семирядный молча смотрел на него, будто стараясь понять, правда ли то, что ему сейчас сказали. Потом его лицо обвисло и разом постарело: он понял, что правда.

– Я позвонил Скрябину, – через силу заговорил он, – и тот назначил мне встречу возле дома Игоря. Сказал, что хочет с ним поговорить по душам, уговорить не торопиться с публикацией... Мне показалось, что он, в отличие от меня, знал, о чем идет речь.

Он замолчал и вопросительно уставился на Глеба. Глеб, который вместе с презрением испытывал к этому слизняку что-то вроде жалости, молча кивнул: да, знал.

– Он сказал, – продолжал Семирядный, – чтобы я позвонил в дверь. Он боялся, что Игорь ему не откроет...

– Правильно боялся. Он был один?

– С ним приехал еще один человек. Он был в штатском, но я его узнал. Подполковник Нургалиев, один из его заместителей, кажется. Он не то татарин, не то башкир... Такая, знаете, типичная внешность – широкое плоское лицо, узкие глаза, усы подковой, седые виски, волосы очень густые...

– Дальше!

– Я позвонил в дверь. Игорь спросил кто, я ответил, и Скрябин сразу же потащил меня к лифту и вниз, на улицу. Я удивился: он ведь говорил, что хочет лично побеседовать с Игорем. Я ему так и сказал, а он велел мне взять такси и убираться. Сказал, что сейчас поднимется и побеседует...

– PI ты уехал.

– А что я мог сделать, что?!

– Не ори, мразь. Если бы ты так не трясся над своей драгоценной шкурой, Оловянников был бы жив. Он считал тебя своим другом, ты об этом знаешь? Так что не ори и рассказывай дальше.