Во второй комнате находились приближенные раввина. Они пришли по его приглашению, чтобы провести вечер на исходе субботы. Но после гавдолы, когда стали входить евреи со своими будничными делами, эти молодые люди перебрались в другую комнату.

Приближенные реб Мойше-Мордехая были уроженцами Гродно и учениками литовских ешив, проживавшими на содержании у своих тестей. Часть из них уже стала заниматься торговыми делами, другие ожидали мест раввинов, некоторые все еще не могли решить, хотят они торговать или же быть раввинами. Пока что они жили у своих родителей или у родителей жены и занимались политикой в «Агудас Исроэл». Их вождем был реб Мойше-Мордехай Айзенштат, глава совета мудрецов Торы в Польше. Хотя сам он не ссорился с «Мизрахи», все знали, что он стоит за пламенными ревнителями «Агуды». На свой внешний вид приближенным раввина жаловаться не приходилось. Они были разодетыми молодыми людьми с розовыми лицами, свежими губами, с мягкими русыми или черными бородками, с острыми взглядами и стремительными движениями.

Двое молодых людей, одетых в честь субботы в сюртуки с шелковыми отворотами, сидели на стульях. Один из них подвернул сюртук и присел на край стола. Двое других парней стояли рядом с книжными полками, разговаривая между собой и листая тем временем книги комментаторов. Двое смотрели в окно, а еще пара прогуливалась по комнате. Разговоры шли главным образом о грайпевском раввине, все его ругали.

— С тех пор как он стал проповедником в Каменной синагоге и проповедует там каждую субботу о Возвращении в Сион, «Мизрахи» подняли голову.

— Надо поговорить с его сыновьями, торговцами обувью Кенигсбергами. Ведь они оба учились в наших ешивах, так пусть просветят своего отца, не знающего, что творит. Пусть объяснят ему, что он лезет в огонь.

— Сыновья вообще недовольны, что отец стал проповедником. Говорят, что в этом виновата грайпевская раввинша. Она настояла, чтобы ее муж проповедовал в синагоге, которая так и кишит сторонниками «Мизрахи».

Один из приближенных открыл дверь в комнату раввина и посмотрел, ушли ли посторонние. Этот молодой человек сразу же закрыл дверь и подошел к своим товарищам, прижав палец к губам:

— Тихо, тихо, тихо! Там как раз сидит он, этот дьявол, грайпевский раввин!

Агудисты переглянулись удивленно и радостно. Провидение послало его к ним в руки, чтобы они разъяснили ему, что к чему! Однако входили они в соседнюю комнату поодиночке, деликатными, тихими шагами и становились кто у стены, кто за стулом реб Мойше-Мордехая, как свита императора.

Посторонние уже ушли. За столом сидели реб Мойше-Мордехай и его гость. Оранжевый свет лампы отбрасывал по улам комнаты тени. Два раввина беседовали между собой дружелюбно и тихо. Глава гродненского раввинского суда расспрашивал о грайпевских обывателях и о том, сколько платит раввину тамошняя община. Несколько раввинов из местечек поменьше хотят получить этот пост и спрашивают об условиях. Реб Ури-Цви осторожно отвечал, что оплата действительно скудная, но грайпевские обыватели вполне приличные евреи. Поскольку реб Ури-Цви хотел утешить гродненского раввина в его скорби, он начал со вздоха, сказав, что еще в Грайпеве слышал о его несчастье… Реб Мойше-Мордехай вздрогнул и прервал гостя вопросом, как дела у его внуков и ходят ли они уже в хедер. Реб Ури-Цви рассказал о внуках и снова вздохнул, сказав, что покинул Грайпево, чтобы иметь возможность спокойно заниматься изучением Торы. В итоге же ему приходится тратить много времени на подготовку к проповедям в Каменной синагоге. Но и об этом реб Мойше-Мордехай разговаривать не захотел и с вымученной улыбкой перевел разговор на другое, сказав, что, как он слышал, грайпевский раввин снова стал дедом благодаря своей дочери.

— Так что примите поздравления!

— Каменная синагога не должна была назначать проповедника, не спросив предварительно мнения гродненского раввинского суда, — резко и зло сказал один из молодых людей, стоявших за спиной реб Мойше-Мордехая. — Грайпевский раввин, видимо, не знает, что члены правления Каменной синагоги являются одновременно заправилами местного отделения «Мизрахи» и используют его проповеди о Возвращении в Сион, что усилить свою партию.

Ребе Ури-Цви вопросительно и испуганно поднял глаза. Прежде он совсем не обращал внимания на молодых людей, остававшихся в тени. Реб Мойше-Мордехай рассерженно повернулся к ревнителю «Агуды», стоявшему за его стулом:

— Очень хорошо, что грайпевский раввин говорит евреям о заселении Эрец-Исроэл. Разве есть еврей, боящийся Бога, который может пренебречь заповедью заселения Эрец-Исроэл?

Сразу же после этого реб Мойше-Мордехай снова повернулся к гостю и начал оправдывать своих приближенных:

— В годы нашей юности сыны Торы не вмешивались в споры между партиями. Но в нынешние времена опасность ереси намного больше, чем прежде, и к тому же она хитрее. Раввины старшего поколения редко попадали туда, где обосновалась ересь, и плохо представляли себе, что она собой представляет. Поэтому теперь сыны Торы буквально вынуждены вмешиваться в политику.

Приближенные реб Мойше-Мордехая переглядывались в полутьме и улыбались. Они хорошо понимали, что он поддерживает их поведение, хотя и выражает свою поддержку в мягкой форме. В комнату вошла служанка и сонным голосом сказала раввину:

— Раввинша опять плачет. Она зовет вас.

Реб Мойше-Мордехай сразу же встал. В одно мгновение его лицо стало печальным. Он шепотом попросил грайпевского раввина не обижаться.

— Не знаю, насколько я задержусь. Если вы хотите подождать, то пожалуйста, — и он поспешно вышел вслед за служанкой.

Как только он вышел, его приближенные набросились на гостя с таким пылом и такими выражениями, что от растерянности он ни слова не мог им ответить. Он остался сидеть с открытым ртом и выпученными глазами, потрясенный тем, как молодые сыны Торы клянут старого раввина. Он сидел так, пока и в нем не вскипел мудрец Торы. Потом встал с горящим лицом, схватил с вешалки у двери свою широкую раввинскую верхнюю одежду и вышел на улицу безо всяких разговоров. Сначала реб Ури-Цви шагал и сопел, как будто его кто-то гнал. Потом остановился вытереть пот, выступивший у него на шее под воротником, задрав при этом голову к небу, как будто спрашивал Владыку мира: что за ересь он говорил в своих проповедях, чтобы на него так нападали? Один молодой человек крикнул ему: «Раввин, поддерживающий „Мизрахи“, — это раввин, выносящий постановления, противоречащие Галохе[242]». По небу бежали жидкие облака, через которые пробивался желтоватый свет. Ветер чуть не сорвал с его головы широкополую раввинскую шляпу. Ребе Ури-Цви едва успел ухватить одной рукой шляпу, а другой — ермолку, сидевшую у него на макушке, под шляпой, чтобы они обе не улетели и он не остался бы посреди Гродно с непокрытой головой. В его ушах все еще звучали издевательские речи одного из приближенных реб Мойше-Мордехая относительно того, что он должен благодарить Бога за то, что у него нет еще одной дочери на выданье. «Раввину, который поддерживает „Мизрахи“, в ешивах не найдется зятя».