Родилась в июле 1948 года в Ленинграде. Отец, к тому времени уже известный геолог, ученик академика Обручева, заведующий отделом во Всесоюзном геологическом институте, проводил каждые полгода в экспедициях в Забайкалье; мать, окончившая исторический факультет ЛГУ, работала экскурсоводом. Наша семья жила в большой коммунальной квартире в центре города на улице Герцена, ныне Большой Морской. Когда-то эта квартира целиком принадлежала моим бабушке и дедушке, но постепенно их уплотнили, оставив три комнаты. В семь лет я пошла в расположенную на Невском проспекте 210-ю школу, известную многим ленинградцам по табличке, повешенной вскоре после войны и гласящей, что во время обстрела эта сторона Невского наиболее опасна. После 8 класса я перешла в 38-ю школу с физическим уклоном. Трудно представить себе человека, менее способного в физике и математике, чем я, но в школе открылся биологический класс, а я мечтала стать генетиком. Как раз в это время стали появляться книги и статьи, разоблачающие лысенковщину, и появились первые переводные и непереводные популярные книги по генетике. Я читала их взахлеб, и мой жизненный путь представлялся прямой линией, неуклонно ведшей к апогею — Нобелевской премии в области биологии. Увы, мои надежды разбились после первой же практики на биологическом факультете ЛГУ, где при слове «генетика» лица преподавателей искривлялись до неузнаваемости, и мне было предложено в качестве большого одолжения поработать на кафедре дарвинизма. Надо ли говорить, что это предложение было с негодованием отвергнуто. Неудача постигла меня и на кафедре физиологии, когда добрейший профессор Бианки, сын писателя, предложил мне ассистировать ему во время операции на беременной крысе. Позже профессор признался, что я потеряла сознание еще до того, как он взял в руки скальпель. С биологией было покончено, как и с Нобелевской премией. С горя я пошла на филологический факультет ЛГУ и под влиянием замечательного ученого В. Е. Холшевникова увлеклась поэтикой. Профессор предложил мне принять участие в большом проекте — составлении словаря рифм Державина. Я исписала тысячи карточек, перетасовывала их и так, и сяк, работала с большим увлечением, но и тут меня ждало полное фиаско: в Америке вышел словарь рифм Пушкина, составленный при помощи ЭВМ, прообраза нынешнего компьютера. Такая машина могла сделать словарь после нескольких нажатий кнопок, так что мои карточки были торжественно сожжены — о чем я до сих пор жалею.
