на вокзал, решил всё же нанять извозчика: жаль было тратить оставшееся время на дорогу пешком. Да и думать, глядя на заснеженные улицы Самары, было не в пример удобнее, чем маршировать по ним же в наряде то ли мародёра, то ли отставного пропойцы. Впрочем, примерно каждый третий горожанин, встречавшийся на пути саней, выглядел гораздо менее презентабельнее, чем я, спасибо унтер-офицерской шинели.

Всё время пребывания в гостинице я не мог отделаться от вновь возвращавшейся бумерангом мыслишки. Понятно, что полковник выполнял личное поручение принца, да и совпадение с интересами штабс-капитана, что называется, в тему. Но… чёрт возьми! Ради кого? Человека подлого сословия? Офицеры, белая кость, голубая кровь, возятся с сыном крестьянина, заслуга которого лишь в том, что он попался не вовремя на глаза Его императорскому высочеству? Бред… Или я чего-то недопонимаю, или всё: книги, фильмы, булгаковские пьесы, — всё, виденное и читанное мной о русском офицерстве, ложь? Нет, не может быть! Михаилу Афанасьевичу я верю, есть в героях его «Бега» и «Белой гвардии» что-то от настоящей жизни, настоящих людей! Уж скорее я заподозрю мистическое влияние ауры Миротворца, о которой говорил Странник. Кстати, а версия не лишена логики. Иррациональное-то я как раз и не учёл…

По прибытии меня встретила новость о том, что полку борцов за сохранение турецкой популяции пленных прибыло. На развёрнутый нами обсервационный пункт сортировки отрядили персонал дивизионного госпиталя, прибывший из-под Варшавы на переформирование. Как вкратце пояснил мне Семён, это был не весь госпиталь, а его часть. Но и этого хватило с избытком не только для восполнения нехватки в сотрудниках, но и полной смены нашего полкового лазарета.

Оказалось, что возымело влияние не столько моё общение с принцем Ольденбургским, сколько скандал, который закатил самарскому тыловому начальству с подачи командиров начальник штаба юго-западного фронта генерал-лейтенант Алексеев. Видимо, воевать без пушек гораздо сложнее, чем без лазарета.

Так что мой родной лазарет отбывал уже сегодня вечером с очередным сибирским эшелоном до Киева и далее, на Юго-западный фронт. Поэтому на обсервационном пункте меня встретил лишь рыжий Семён, предусмотрительно оставленный до полудня военным врачом РОКК для моего уведомления о передислокации личного состава на вокзал. Санитар так и произнёс, старательно по слогам выговаривая слово «передислокация», делая значительное лицо и придерживая у правой ноги значительных размеров мешок.

— Велено тебя встретить, Гавр. А дальше — как сам решишь. Иван Ильич сказал, мол, может, сразу своё добро заберёшь или как? Ежели получится, очень просил до отбытия эшелона его повидать.

— Куда же я денусь? Обязательно, с мужиками и сёстрами милосердия тоже надобно попрощаться. Остаюсь я тут, Семён. Направляют на службу в гренадерский батальон.

— Вона как! Значица, не послужить нам вместе, Гаврила Никитич? Жаль.

— Не переживай, Семён, даст бог, ещё свидимся. Давай-ка я помогу тебе мешок до эшелона донести. Чего ж не всё добро забрали-то?

— Так энто твой скарб, Гавр. Не знали же, точно вернёшься, али нет. Тут всё, и харч, и пожитки, и кольчужка твоя со зброей. Закончил я её мастерить сегодня поутру. Доделал. Сносу не будет, только тяжела больно.

— Не переживай, Сёма, своя ноша не тянет! — я подхватил мешок и перекинул на плечо. Внутри что-то гулко звякнуло, — веди меня, дружище, до наших.

Санитар с опаской покосился на мешок.

— Может, телегу возьмём?

— Не стоит, по путям быстрее доберёмся.

— Ну гляди, Гавр, тебе тащить.

* * *

Я оказался прав. Менее чем за три четверти часа мы добрались до нужного эшелона, стоявшего на самых дальних от вокзала путях. Случай вывел нас на знакомые до трепета в сердце санитарные вагоны, на этот раз прицепленные в самом хвосте поезда.

Иван Ильич словно ждал моего прихода. Его фигура в накинутой на плечи шинели застыла спиной к нам у подножки вагона. Над непокрытой головой коллежского асессора вился сизый дым папиросы, медленно истаивая в морозном воздухе. Где-то вдалеке гугукнул гудок паровоза.

— Вашбродь! Как и приказано, все ваши распоряжения вольнонаёмному Пронькину переданы, значица, — не утерпел Семён, начав доклад с ходу, не дойдя пяти шагов до Вяземского.

— Отлично! — князь резко повернулся на голос и, ничуть не удивившись моему появлению, аккуратно затушил папиросу о пригоршню снега, — сгораю от любопытства, Гаврила Никитич, пойдёмте! Семён, свободен, хвалю.

Уже в каморке Вяземского я скинул заёмную шинель и кратко доложил об изменениях в моей дальнейшей судьбе, протянув князю письменное предписание от штабс-капитана.

— Хм… — коллежский асессор внимательно вчитался в текст, написанный Густавом Карловичем, — здесь сказано, явиться в распоряжение Губернского по воинской повинности Присутствия, в особую комиссию. Что за комиссия? Первый раз слышу.

— Не знаю, на словах было приказано сказать дежурному, что по поручению полковника Самсонова перейти в распоряжение фельдфебеля Жостова. Дальше он всё объяснит.

— Да чего там объяснять, Гаврила? Всё и так понятно. Тебя же должны формально призвать, провести медицинское освидетельствование, как положено. Определить, так сказать, сверчку его шесток, — печально улыбнулся Вяземский. Его радостный настрой от встречи со мной стал рассеиваться, едва я вкратце рассказал суть разговора с полковником.

— Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест. Зато Крон обещал проследить, чтобы наши предложения передали по команде. Я склонен верить этому офицеру. Он фанатик войны. Это очень заметно. Я недвусмысленно дал понять, что наши записки — это существенный вклад в победу. Августу Карловичу этого достаточно.

— Дай то бог, Гаврила, — снова вздохнул князь, доставая из походного чемодана папку свиной кожи, — вот здесь оригинал наших с тобой записей. Я кое-что отредактировал и сформировал по степени важности.

Я принял драгоценную папку, уложив её в свой вещмешок, для верности обернув чистыми портянками. По крайней мере, всегда при мне будет.

— Ну что, Иван Ильич, долгие проводы — лишние слёзы? — произнёс я, вставая, — надо бы засветло добраться до этого, как бишь его, Губернского Присутствия.

— Успеешь, погоди ещё четверть часа, Гаврила, — встал и Вяземский, — у тебя деньги-то ещё остались?

— Рубля три. На извозчика до расположения хватит. А там уж я на казённый кошт, наконец. Перейду. Чего уж беспокоится.

— Хм. Ладно, посиди тут, — коллежский асессор скрылся в глубине вагона.

Чтобы не терять даром время, я достал погоны Демьяна и стал прилаживать на прежнее место знаки отличия младшего унтер-офицера. Спокойное и неторопливое занятие странным образом успокоило, будто некая завершающая точка после важного этапа продвижения к цели.

Едва я закончил, критически осмотрев работу и удовлетворённо кивнув, как в каморку разом нагрянули гости. Иван Ильич вернулся не один, а в сопровождении Ольги Евгеньевны и Елизаветы Семёновны. Старшая сестра милосердия держала