— Доколе мы, советские корреспонденты, будем находить в своих почтовых ящиках пакеты с антисоветской литературой!.

Тут же выяснилось, что такие пакеты получали и все другие корреспонденты, хотя об этом помалкивали. Все они с удесятеренным гневом обрушились на американских империалистов и их японских пособников, которые смеют оскорблять патриотические чувства советских людей, опуская им в почтовые ящики творения таких отщепенцев, как Сахаров, Солженицын и ряд других.

Мы с другом-разведчиком обменялись недоуменными взглядами, ибо никаких антисоветских материалов не получали. Не получали их, как выяснилось через полчаса, и другие разведчики, работающие под журналистским прикрытием Это означало, что из списка адресатов нас вычеркнула чья-то рука, и принадлежала она не кому-нибудь, а японской контрразведке. Ведь даже если эти материалы посылали американцы, они все равно должны были согласовать свои действия с местными спецслужбами. А те направляли огонь идеологической диверсии исключительно на настоящих, «чистых» журналистов, предпочитая не тратить силы на разведчиков, которых считали совсем безнадежными коммунистами. Увы, это было совсем не так! Наоборот, именно среди сотрудников КГБ особенно часто встречались скрытые диссиденты и противники социалистического строя, о чем свидетельствовали нескончаемые побеги наших разведчиков на Запад. «Чистые» же сотрудники советских представительств, наоборот, вступали на этот рискованный путь гораздо реже.

Американские, французские, английские и иные западные спецслужбы давно раскусили ненадежность советских разведчиков, поняли их идеологическую уступчивость и вербовали не без успеха. Они умудрялись делать это даже здесь, в Токио.

И только сами японцы думали по-другому. Они тоже порой вербовали советских разведчиков, подействовали при этом решительно и жестко, без сантиментов, как и положено обращаться с врагом. Так поступают охотники, набрасывая сеть на злобно рыкающего тигра, чьи желтые глаза всегда горят ненавистью.

О том, что все наши разведчики таковы, упорно внушали японцам в полицейских школах. Там преподавали асы жандармерии «кэмпэйтай», пытавшие, может быть, самого Рихарда Зорге.

Действительно, в те времена все советские разведчики были таковыми — несгибаемыми, беззаветно преданными коммунизму, готовыми на все. НКВД подвергало их суровой проверке. Многие до этого возглавляли гулаговские концлагеря, лично расстреливали врагов народа. Но во времена Брежнева они переродились, а японцы, при всей их гонкой наблюдательности, похоже, не заметили этого. В диссидентских высказываниях многих разведчиков, которые они позволяли себе дома, в их любви выпить и закусить, в стремлении побольше накупить всякого добра на дешевых распродажах и в иных проявлениях общечеловеческой слабости японцы усматривали только дьявольскую хитрость, призванную ввести в заблуждение контрразведку. Виной этому — консерватизм восточной системы образования, особенно военного. Мнение учителя там принимается без оговорок и критической оценке не подлежит.

Впрочем, и собственное руководство порой ставило нас в такие глупые ситуации, что контрразведке и в самом деле было трудно понять, каковы мы на самом деле.

Чего стоит, например, срочный вызов разведчика в резидентуру. Кажется, все специально обставляется так, чтобы до смерти напугать японцев, прослушивающих телефон Ведь вызывает вас вооруженный охранник, офицер войск КГБ, умеющий разговаривать только командным голосом, который на Западе, прямо скажем, не принят И то, что на другом конце провода взял трубку телетайпист-японец, открыто сотрудничающий с контрразведкой, дежурного не волнует: приказ переда! — и точка. Несколько раз я брал трубку сам, и даже моя майорская грудь сжималась от страшных казарменных интонаций: «Срочно прибыть в посольство!» Представляю, как содрогался при этом бедный японец, никогда в жизни не слыхавший столь дикой команды.

Набирают этих офицеров боевых частей, где те привыкли обращаться с солдатами очень строго. Посольство они тоже воспринимают как некий небольшой гарнизон, где все подчинено резиденту, и даже иногда называют его по привычке товарищем генералом, но сконфуженно осекаются, встретив свирепый взгляд и сообразив, что сейчас находятся все-таки за границей. Если бы охранники знали наши звания, то наверняка, забывшись, прибавляли бы их к фамилиям, и вызов кого-нибудь через японскую секретаршу звучал бы так: «Передать майору такому-то: срочно прибыть к генералу в посольство..»

Но когда того же разведчика вызывали в посольство уже в качестве журналиста или торгового работника, то в трубке раздавался мелодичный голос секретарши советника по культуре или бархатно-корректный дежурного дипломата. Так же культурно приглашали и остальных, «чистых». Поэтому контрразведка четко усвоила: если в трубке клокочет свирепый голос, значит, разведчика требуют по его подлинным шпионским делам.

«Ну а почему бы не попросить того же дежурного дипломата позвонить в ТАСС, когда это нужно разведке?» — спросите вы. Да потому, что резидентов КГБ обычно связывают с послами, их секретарями и помощниками такие сложные отношения, что проще плюнуть на них и приказать подчиненному-охраннику набрать нужный номер.

Особенно тревожили эти звонки поздней ночью. Бывало, мчишься по пустынным токийским улицам, а в голове одна мысль: не случилось ли чего в Москве дома? Но причиной вызова всегда оказывалась секретная телеграмма, пришедшая из Москвы. Содержание ее никого не интересовало: главным фактором срочности вызова был уровень начальника, ее подписавшего. Чем выше он был — тем больший переполох возникал в резидентуре, тем с большей нервозностью искали разведчика, обзванивая его друзей и знакомых.

Сама же телеграмма чаще всего не представляла особой важности и содержала общие указания: улучшить, активизировать и, обязательно, усилить меры конспирации, безопасности и зашифровки оперативной деятельности при вербовке иностранного агента. Если вербовка была многообещающей и находилась на контроле у начальника разведки, то многие его заместители и помощники спешили отметиться такой телеграммой. Ведь она непременно будет подшита в дело, а когда его станет листать сам начальник разведки или даже Председатель КГБ, утверждая вербовку, он увидит мудрую телеграмму и, может быть, представит к награде!..

Но японская контрразведка истолковывала это по-своему: чем больше ночных телеграмм приходит разведчику, тем больший ущерб он может нанести Японии путем вербовки какой-нибудь важной птицы. И за ним тотчас усиливали тайную слежку.

В странах же, считавшихся дружественными, начальники вели себя и вовсе как дома. Когда Брежнев прилетал с визитом в братскую Индию, то его личной охраны из Девятого управления КГБ порой не хватало, настолько много собиралось народу для встречи. Тогда всем разведчикам из нашей резидентуры в Дели независимо от того, под какими прикрытиями они работали — журналистов, Дипломатов или, может быть, проректора института русского языка, — давали переносную рацию, пистолет и приказывали присоединиться к охране. Так и сидели в машинах по трое: индийский офицер-контрразведчик, широкоплечий охранник из Москвы и наш дипломат-шпион, сгорающий от стыда.