Постепенно Гоша стал понимать, что жизнь, в которой полагаешься на самого себя, гораздо перспективнее привычного для сирот ожидания, что все будет сделано за них.

И вот в один прекрасный день, три года спустя после нашего знакомства, Гоша вдруг вспомнил про книгу. За все это время он написал в общей сложности пятнадцать страниц – я бережно собирала в один файл каждую строчку из тех, что он мне пересылал. Мы многое обсуждали, постоянно говорили о событиях из его прошлого и о чувствах, которые он испытывал. Все это было важной проработкой непростого опыта.

Гоша подошел ко мне – я была в кухне – и сел рядом.

– Мам, я хочу закончить свою книгу. Но не могу.

– Почему? – Я посмотрела на него с интересом: такая серьезность у сына была редкость.

– Учебка, сессии, девочки, шмыры-пыры, – он тяжело вздохнул, – времени на книгу не хватает.

– А почему ты вдруг вспомнил о ней? – мне было приятно, что идея трехлетней давности отвлечь ребенка от криминала с помощью творчества, дать ему погрузиться в саморефлексию до сих пор работает.

– Я и не забывал, – он пожал плечами, – всегда думал, перебирал в голове, что в ней должно быть. Теперь готов.

– И кто же ее будет читать, Гоша? – поинтересовалась я.

– Все, кто ничего не знает о детских домах, не жил там, как мы, – у него был готов ответ, – пусть у людей будет правда о жизни сирот!

Мы договорились о том, что будем работать теперь вместе, в новом ключе. Я включу диктофон и стану задавать много-много вопросов, на которые Гоше нужно будет отвечать. Его дело – честность. И мысли, и чувства, и даже самые крошечные детали – запахи, ощущения, зрительные образы – мне безумно важны. И мы начали. Беседовали много. Записали десятки часов интервью. Я начала книгу и успела примерно треть…

А потом случилась болезнь Нэллы. И все. Больше я не могла написать ни строчки, не могла думать ни о чем другом, кроме жизни своего ребенка. Мир рушился. Только когда удалось подобрать дочери лечение и после этого собрать себя по кусочкам, я смогла вернуться к работе и снова села за письменный стол. Меня самой в тот момент, можно сказать, не было. Сильный стресс сделал свое дело. Зато в тексте рождался Гоша и его судьба – участь ребенка, потерявшего семью. Откровенный монолог без цензуры, без вмешательства взрослых и тех, кто точно знает «как лучше». Цель не появляться в тексте, стать невидимкой, а только бережно перекладывать на бумагу все, что слышу от Гоши, реализовалась.

Не скажу, что работа была простой – нередко Гоша не находил слов, чтобы выразить свои мысли и чувства. Но мы не торопились. Возвращались к одним и тем же ситуациям снова и снова. Искали названия эмоциям, переживаниям, событиям. Такой подход еще больше сблизил нас с ним: Гоша открывался с каждой новой историей все больше, ему не нужно было бояться критики и осуждения, он чувствовал, что получил в моем лице надежный ретранслятор. Каждый раз, когда он просматривал новую главу, только-только законченную мной, его лицо сияло от счастья: он видел самого себя. А я понемногу, шаг за шагом, снова начинала радоваться жизни. То лето, когда мы работали на даче в Крыму над книгой, я запомнила как высшую точку нашей близости с Гошей. Общими усилиями, поддерживая друг друга, мы смогли добраться до последних страниц.

В ноябре 2018 года, к Всемирному дню сирот, вышла книга «Меня зовут Гоша. История сироты». Там было все. Вся история Гоши в мельчайших деталях с того момента, как он помнил себя.

Творчество не только играет роль терапии, помогает в проработке душевных травм, но и позволяет людям сблизиться. Сотворчество с собственным ребенком – удивительное время самого тесного контакта и построения глубоких доверительных отношений.

Кровные родственники

В конце книги Гоша рассказывал, что уже начал самостоятельную жизнь. На деле в итоге вышло не совсем так. Он попробовал, пожил один некоторое время, а потом снова вернулся к нам. В квартиру, которую ему в восемнадцать лет выдало государство, изредка уезжал на выходные, чтобы побыть одному и привыкнуть. В девятнадцать лет он оказался не готов к самостоятельной жизни. Всего три года в семье были слишком малым сроком.

Ему еще нужна была наша защита.

Мы жили прежней жизнью: дети учились, мы с Денисом работали. После выхода книги мы с Гошей постоянно куда-то ездили вместе – презентации проходили в разных городах, нас приглашали в книжные магазины, библиотеки, клубы приемных семей, школы приемных родителей. Гоша довольно быстро почувствовал себя звездой – интервью, видеосъемки – приходилось время от времени спускать его с небес на землю. К счастью, он быстро приходил в себя. Но стоило кому-то излить на него очередную порцию восхищения, как наш герой снова нахлобучивал на себя корону.

– Ма!

– Что, Гоша?

– Мне в инсте какой-то чувак написал.

– Какой?

– Его зовут Эдуард. Пишет, что он мой двоюродный брат. Теперь все хотят стать моими родственниками, да? Или это правда?

Вопросы Гоши порой ставили меня в тупик – он спрашивал так, словно я знаю все на свете, а ему годика три от силы. Его детская непосредственность поражает меня время от времени до сих пор.

– Я не знаю. Ты можешь задать эти вопросы ему. Попроси, чтобы прислал документы. Фотографии.

– Окай, – Гоша уже было пошел к двери, но потом обернулся, – он во Франции живет с семьей. Книгу нашу с тобой прочитал. Прикинь?

– Отлично, – мне стало интересно, – значит, у тебя не только в Молдавии есть родственники.

С сосредоточенным видом Гоша вышел из моей комнаты и потопал к себе. Тем же вечером ему в директ пришли документы – копия свидетельства о браке матери и отца, свидетельство о смерти отца, несколько фотографий. Мы вместе посмотрели на данные, на даты – сомнений не было. Речь шла о кровных родителях Гоши. Ничего себе!

Он первый раз в жизни увидел кровных маму с папой.

– И че мне делать теперь с Эдуардом? – спросил Гоша испуганно, – он хочет созвониться.

– А ты? – я внимательно смотрела ему в глаза. – Хочешь с ним поговорить?

– Не-а, – Гоша мотнул головой, – мы незнакомы. Я не знаю, о чем говорить.

– Спросишь о маме, о папе. О том, что именно произошло тогда, двадцать лет назад. Папа умер, об этом мы знаем. Но мама-то должна быть жива.

– Мне это неинтересно, – он отвел взгляд, – я не буду в этом копаться.

– Почему?

– У меня есть своя семейка, – Гоша смотрел на меня растерянно, но в глубине зрачков прятался страх, – вы с папой мои родители. А там я никого даже не знаю.

Я понимала, что он боится.

– Хочешь, я сама с Эдуардом поговорю?

– О, давай! – Гоша интенсивно закивал и тут же сбросил мне номер двоюродного брата.