Я уже тысячу раз пожалела о том, что помогла организовать эту очередную «халяву»: Гоша все еще не понимал цену деньгам. И, такое чувство, перестал понимать цену отношениям. Похоже, несмотря на меры предосторожности – работу с психологом, мои увещевания, – ребенком завладела-таки после выхода книги звездная болезнь. Какие грабли, веники и ведра?!

Несите меня на сцену!

Напряжение росло с каждым днем. Моя усталость копилась. Попытки будить Гошу раньше, не позволять ему пить вечером приводили к скандалам.

– Я совершеннолетний! – возмущался он. – Что хочу, то и делаю.

– Гоша, свобода – это ответственность!

– Я за себя и отвечаю!

– Это иллюзия, – я не выдерживала наглой лжи, – ты не платишь даже за свою квартиру, твою учебу оплачиваем мы с папой, не покупаешь себе еду, не откладываешь деньги на то время, когда халява закончится! Живешь на всем готовом и даже не хочешь помочь!

– Аа-а-а-а, – он начинал топать ногами как трехлетний ребенок, – у тебя все сводится к деньгам!

– Гоша, у меня все сводится к ответственности!

– Если бы! Ты меня только что попрекнула куском хлеба!

Он демонстративно разворачивался и уходил, чтобы снова весь день проваляться в постели, а вечером развлекаться, как угодно душе.

Все это происходило на глазах у гостей – людей, которых я люблю и уважаю – поэтому мне было стыдно втройне. Я уже много лет преподавала в Школе приемных родителей, читала лекции о подростках-сиротах, писала книги об отношениях с детьми, но при этом не могла справиться с ситуацией в своей семье. Границы, говорите? Доверие и уважение в отношениях? Партнерство со взрослыми детьми? С Гошей тем летом у меня ничего этого не получалось.

То, что наши конфликты происходили еще и на публике, стало огромной дырой, в которую утекал мой ресурс.

Никакой возможности восстановиться, восполнить силы у меня не было – даже с Денисом невозможно было поговорить, попросить, чтобы обнял и пожалел как маленькую: мы в Крыму, он в Москве. В итоге я начала остро реагировать на поведение Гоши. Мой внутренний взрослый исчез, остался неразумный ребенок. Появилась обида на то, что мои усилия по отношению к Гоше – это игра в одни ворота: семья ему до сих пор должна, а сам он не готов вкладывать в общее и даже собственное благо никакого труда.

Обида – это детское чувство. Если родитель начинает испытывать его по отношению к собственному ребенку, значит, он утратил позицию взрослого. Так оно и происходит, когда исчерпан личный ресурс.

Кроме того, в тот момент я еще не понимала, что совершила большую ошибку – уже мысленно переключила наши отношения с Гошей на партнерские. Стала искать в нем опору. Мне казалось, к двадцатилетнему юноше пора относиться как к взрослому мужчине – за последние четыре года в его развитие было вложено немало труда. Я глупо ждала дивидендов в виде понимания, сочувствия, помощи. Видимо, на подсознательном уровне он улавливал это давление и из страха перед ответственностью выбирал самый привычный путь – избегание.

Как это обычно бывает, завышенные ожидания сыграли самую злую шутку.

Подливало масла в огонь то, что Гоша выбрал себе адвокатов среди моих гостей. Жаловался им на меня, говорил, что я не понимаю его и попрекаю куском хлеба. Люди искренне включились в ситуацию, пытаясь всеми силами нас примирить. Но на деле мы с Гошей все больше отдалялись друг от друга: у него появилась опора в лице моих друзей, особенно мамы этой семьи, и он окончательно записал меня в изверги и сатрапы.

А в середине лета случилась беда. Та самая, когда Даше Маленькой повредили глазик, и нам с ней пришлось лечь на операцию. Из больницы мы возвращались как с поля боя после трех суток мучений и бессонницы. Чувствовали себя так, словно вырвались из тюремного заключения.

Хотелось лишь одного – чтобы кто-то близкий обнял, чтобы порадовался нашему возвращению и тому, что мы теперь в безопасности. Выезжая из больницы, я специально написала детям сообщение: предупредила, что мы будем дома через полтора часа.

Первым, кого я увидела по приезде на дачу, был Гоша. Он спускался с крыльца столовой с кружкой в руке. В зеркало заднего вида я наблюдала за тем, как он равнодушно взглянул на машину и пошел дальше своей дорогой – за дом, где обычно курил.

– Гоша, – я вышла из машины, – ты не хочешь поздороваться с нами, обнять сестру?

– Хватит говорить мне, что я должен делать, – он даже не подошел, зато сразу повысил голос. – Меня это бесит!!!

– Ты уверен, что именно так надо встречать родных людей из больницы?! – в горле у меня уже стоял ком, я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Ты сама все испортила! – завопил он вдруг. – Могла не указывать мне, что мне делать, а теперь все испортила!!!

Он начал топать ногами – как обычно, когда не мог справиться с собой, – и потом, широко шагая, скрылся за домом. И это ребенок, которого я каждый раз обнимала при встрече, после разлуки? Тот человек, чью боль хотела взять на себя, чтобы ему стало легче? Тот, кого пыталась учить заботиться на личном примере? Ребенок, которого полюбила всем сердцем?

Ничего не вышло. Я ничего не смогла сделать!

У меня потемнело в глазах, голова закружилась и волной накатила тошнота. Сквозь пелену я видела маленькую Дашу, которая с изумлением смотрела сквозь окно машины и новые темные очки – после операции нужно было ходить только в них – на все происходящее. Я открыла дверцу с ее стороны, взяла ребенка на руки и пошла с ней в свою комнату. Держалась, старалась не разрыдаться. Переодела малышку в чистенькую пижамку и уложила, наконец, – после трех суток мучений – в нормальную кровать. Когда Даша уснула, я написала Гоше ужасное сообщение: сказала, что не могу больше видеть его, мне слишком больно. Считаю, что все мои родительские усилия были напрасными.

Я не выбирала слова, послание было отвратительно резким. Мне до сих пор стыдно за него перед Гошей.

А потом пришла Даша Большая, принесла младшей сестре в подарок светящуюся волшебную палочку, и я не удержалась – расплакалась в объятиях дочери как ребенок. А она утешала меня. Гладила по плечу. И говорила, что все очень скоро наладится.

Это было все, в чем я так остро нуждалась в момент приезда – объятия и добрые слова. Даша, которая провела младенчество на руках у матери, получая ее любовь и тепло, смогла в тот момент почувствовать мое состояние. Она сопереживала, и я была ей глубоко благодарна.

А Гоша, которого никто не носил на руках и не укачивал в нежных объятиях, был не в состоянии почувствовать боль другого человека и помочь ему. То, что мы давали подростку, травмированный младенец внутри его не умел принять. «Это ты виновата! – написал он мне через пару минут. – Я даже купил Даше подарок, как ты просила. Чтобы она порадовалась, когда выйдет из больницы. А ты сама все испортила! Начала мне указывать!»

Нам было не о чем говорить. У меня закончились силы.