Алик был с девочками застенчив, а Гришка решителен. Гришка первым стал мужчиной – в кладовке Алика. Валечка не собиралась устраивать из своего дома притон, но просто нужно же ребятам где-то посидеть, а ей как раз нужно к подруге.

Гришка вечно одалживал друзьям деньги и постоянно находился в разных математических комбинациях – думал, где бы ему еще одолжить, чтобы дать в долг.

– Алик, а где наше полное собрание Диккенса? – однажды спросила сына Валечка.

– Гришка взял почитать, – ответил Алик.

– Взял почитать полное собрание Диккенса? – удивилась Валечка. – Надо же, и когда только он успевает столько читать…

Полное собрание Диккенса в это время находилось в самом старом букинистическом магазине города на Литейном проспекте. Гришка вскоре выкупил собрание, и с тех пор Валечка называла его Диккенсом, и Алик тоже называл его Диккенсом, пока они еще дружили.

Позже, когда они совсем подросли, Гришка часто водил на Таврическую девушек. Сначала он брал ключи у Алика, а потом ключи просто были у него всегда. И, кажется, ключи от Таврической так и остались у него… Правда, потом замки сменились.

И от их дружбы с Диккенсом остались только висящие рядом фотографии на школьной доске почета – два победителя математической олимпиады в таком-то году, давно.

Последнее детство ушло на то, чтобы не быть хлюпиком, и повзрослевший Алик, уже почти что Алексей Юрьевич, читал теперь только нужные книжки. Вместе с бескорыстной любовью к чтению ушла, исчезла и некоторая нежность души, осталась за бортом байдарки, а вместо этого появился жесткий напряженный взгляд. Но ведь все вместе не бывает…

* * *

Они стояли в прихожей втроем, не считая Мурзика.

– А? – гордо спросил Головин Валентину Даниловну, кивнув на Антошу. Алексей Юрьевич выглядел скромно довольным, как человек, сделавший все, что мог.

– А-а, – передразнила она, – на улице мороз двадцать градусов!..

Антоша вздохнул, натянул поглубже шапку с помпоном. Из шапки торчали щеки, как у младенца из слишком туго завязанного чепчика.

Валентина Даниловна повязала Антошу поверх шапки своим голубым шарфом в розовый цветочек.

Алексей Юрьевич развязал голубой шарф в розовый цветочек.

Валентина Даниловна выгнулась и, как коршун, выхватила у него шарф, повязала, взглянула грозно, готовая до конца защищать голубой шарф в розовый цветочек. Головин сдался, махнул рукой.

Антоша стоял перед отцом, замотанный, как пленный немец, глядел с вынужденной решимостью.

– Заинька, – сквозь слезы сказала Валентина Даниловна, – ты не боишься на снегу спать?

– Очень боюсь… – из щек сказал Антоша, – но папа настаивает…

Антоша взял рюкзак, и что-то показалось Алексею Юрьевичу странным.

– А это еще что такое? – грозно сказал он, вынимая из рюкзака толстый том Брема.

Алексей Юрьевич поправил сыну шарф и молча вытолкнул его за дверь, вслед выставил лыжи. Он еще сделает человека из этого маменькиного сыночка, из этого зоолога, этого энтомолога…

– Иди, энтомолог… – сказал Головин и захлопнул дверь. Быстро накинул пальто, сошел вниз и сел в машину.

Валентина Даниловна смотрела на внука из окна. Сверху полноватый, одетый в толстый комбинезон Антоша казался шаром. Шар печально катился в сторону школы. Вслед за ним двинулась машина – Алексей Юрьевич велел водителю Коле незаметно проводить ребенка до школы.

Школа была всего лишь в десяти минутах ходьбы и в получасе Антошиного передвижения с рюкзаком и сахаром, и по дороге с ним не могло ничего случиться, разве что у него отнимут двенадцать килограммов сахара. Но уже через два часа группа отправится от школы на вокзал… Пусть энтомолог еще полчаса побудет под присмотром.

Головин прошел по коридору, кивнув секретарше, зашел к себе в кабинет, закрыл дверь на ключ и прилег на стоящий в углу диван, чего еще никогда не делал. Но сегодня был необычный день.

Алексей Юрьевич ждал звонка из Москвы. Сегодня закрытое голосование в Российской академии образования. Уже через час-другой появится на свет новый академик. Академик Головин… Звучит гордо. Предварительные открытые выборы в Петербурге, в Северо-Западном отделении, прошли красиво, именно красиво – все восемнадцать человек проголосовали «за». Единогласно!..

Алексей Юрьевич, уже не стесняясь волноваться, ходил из угла в угол, ждал звонка. Когда телефон наконец-то зазвонил, он специально помедлил пару секунд, прежде чем взять трубку. Интересно, единогласно или?.. Скорей всего, все-таки кинули парочку черных шаров – недоброжелатели всегда найдутся.

Головин суше, чем обычно, сказал в трубку: «Да, слушаю». Пусть не думают, что он с нетерпением ждет новостей.

Послушал, посерев лицом, захлопнул крышку телефона. Мгновенно закололо в боку, пересохло в горле, и даже, кажется, руки онемели…

Все, кто в Петербурге открыто проголосовали «за», в Москве на закрытом голосовании проголосовали «против». ВСЕ

ПРОТИВ.

Вот тебе и академик Головин…

Все это время, воображая себя УЖЕ академиком, он почему-то всегда думал о Соне. Близкая, уже почти что надетая на голову академическая шапочка пусть неокончательно, но все же спасала его от горечи унижения и обиды… Да и обыкновенное злорадство брошенного мужа тоже имело место – когда он станет академиком, бывшая жена поймет и… и пожалеет!.. Не его, конечно, пожалеет, академик Головин в жалости не нуждается, а… просто пожалеет, о том, что потеряла.

И сейчас, когда он узнал, что не станет академиком – пока не станет, – первая мгновенная мысль тоже была о ней, и унижение от провала рекой влилось в огромное, и без того огромное, море унижения…

Головин зачем-то подошел к книжному шкафу, вгляделся в собственное отражение в пыльном стекле, раздраженно подумал, как плохо все-таки убирают… Он смотрел на себя в стекло: близко поставленные глаза, залысины, оттопыренные уши – младший гном, и перебирал варианты.

Схема была просчитана Алексеем Юрьевичем почти мгновенно: ректор одного из питерских вузов – в этом месте на схеме были пункты а, б, в – три человека, которые особенно яростно осуждали его… Один пункт тут же, впрочем, был зачеркнут, поскольку серьезное влияние имели, пожалуй, только двое… Так вот, один из них провел кампанию перед выборами, обошел питерских академиков и каждому нашептал: этого выскочку, нанесшего ущерб государственным вузам, нужно прокатить… Это первый возможный вариант…

Алексей Юрьевич приводил себе логичные аргументы: академическая шапочка была всего лишь мечтой, удовлетворением его самолюбия, личных амбиций, а по существу провал не имеет ни малейшего отношения ни к его доходам, ни к его статусу владельца одного из самых крупных частных учебных заведений страны. Весной открывается сочинский филиал, и это огромный успех в его деятельности, в том числе материальный…