Нужно было сказать хоть что-то, прежде чем Долли зайдет в кухню.

– Мне очень жаль, Долли, мне так жаль! – выдавила из себя Ширли, и Долли остановилась. – Он защищал меня от того человека. Укусил его и… Я не видела всего, но Вулф был прямо под ногами, кусался и лаял, а потом… – Ширли залилась слезами.

Она никогда не видела в глазах Долли такого сильного ужаса.

– Пожалуйста, скажи, что с ним все хорошо. – Пальцы Долли нервно теребили край блузки. – Где он?

– Я положила его в корзинку, – всхлипнула Ширли.

Следом за Долли девушка прошла на кухню и смотрела, как сраженная горем хозяйка склонилась над неподвижным пуделем. Долли взяла обмякшее тельце, прижала к себе и стала тихонько качать. Он был еще теплый. Голос Долли переполняла боль.

– Мой малыш, о мой бедный малыш!

Минуты две или три она прощалась с Вулфом, а Ширли молча стояла в дверях, боясь пошевелиться. Потом Долли как будто окаменела, тело ее напряглось, рот превратился в жесткую складку. Женщина осторожно опустила Вулфа обратно в корзинку и погладила по шерстке. Потом встала, достала из комода кружевную скатерть и расстелила ее на полу. С бесконечной нежностью, словно младенца, Долли завернула в скатерть тело Вулфа и взяла на руки.

– Похорони его в саду, прямо в корзинке, – попросила она Ширли, – со всеми его мисками и поводками. Все, что увидишь из его вещей, закопай там же. – Долли поцеловала Вулфа в мордочку, отдала Ширли и взяла ключи от машины.

– Куда вы, Долли? Пожалуйста, не оставляйте меня тут одну, – взмолилась Ширли.

– У меня дела, но я ненадолго. Через день-другой мы вместе уедем из страны. Моего малыша не стало, и у меня больше нет причин здесь оставаться. Закрой за мной гаражные ворота.

Долли вышла из кухни в гараж так быстро, что Ширли не успела ничего сказать. Хромая, она доковыляла до корзинки Вулфа, положила туда песика, его миску и поводок, а потом понесла все в сад.

В гараже Долли открыла ворота, подошла к машине и отдалась наконец своему горю. Разрывающая сердце боль была такой же, как в тот день, когда она родила мертвого младенца. Гарри не было с ней в те дни – он уехал куда-то «по делам», а Долли на «скорой» увезли в больницу с преждевременными схватками на восьмом месяце беременности. Долли помнила, как над ней склонилась акушерка с ласковым лицом и подала еще теплое тельце мертворожденного сына. Он был прекрасен, со светлой мягкой кожей, и Долли безутешно плакала, вложив свой палец в его крохотную ладошку. Она безмерно гордилась своим мальчиком за то, что он так сильно и долго боролся за жизнь, и благодарила его за то время, что они были вместе. Долли сказала ему, что он похож на отца и что ей очень грустно расставаться с ним так скоро. Лежать в палате, где другие женщины нежно баюкали своих новорожденных, было пыткой.

Долли не знала, как рассказать о случившемся Гарри. Ведь он так радовался, узнав о ее беременности! Их любовь стала еще сильнее, муж был нежен и страстен, обещал окружить заботой и любовью их сына. Его переполняло счастье при мысли о том, что он скоро станет отцом – отцом мальчика, что было для него предметом особой гордости. Его горе Долли переживала даже сильнее, чем собственное. Она мечтала дать Гарри все, что он ни пожелает, настолько сильна была ее любовь.

О приходе мужа Долли догадалась прежде, чем он вошел в родильное отделение, – почувствовала его присутствие. Она ждала и страшилась этой встречи, не знала, как рассказать об их утрате, но по его печальным глазам поняла, что доктора ее опередили. Гарри не относился к числу тех людей, которые открыто выражают эмоции, однако в тот день было иначе. Они вместе плакали и обнимали друг друга так крепко, что Долли до сих пор помнила, как сильные руки Гарри сжимали ее плечи. И еще она помнила, как он прошептал ей в ухо: «На этом все, Долли. Больше я не вынесу». В тот момент ее надеждам на полноценную семью пришел конец.

Когда они с Гарри вернулись домой, он не занимался своими делами еще много недель, потому что ухаживал за Долли с утра до ночи, пока она не оправилась физически, приносил в спальню еду и питье и даже пытался поддерживать в доме чистоту и порядок – насколько это было в его силах.

Долли прижалась головой к крыше «мерседеса», вспоминая, как Гарри помогал ей пережить их общую трагедию. Однажды он пришел домой с белым пушистым комочком и положил его ей на колени.

– По-моему, нам следует назвать его Вулфом, – сказал Гарри с любящей улыбкой.

Но в его глазах Долли прочитала другое послание: «Он теперь будет твоим малышом. На этом все. Тема закрыта». Это не было жестокостью с его стороны, а всего лишь практичностью. Их жизнь должна была возвращаться в обычную колею, печали и скорби в них не было места.

Долли припомнила, как держала на руках месячного щенка и баюкала, словно младенца. Он сворачивался уютно в сгибе ее локтя и почти сразу засыпал. Вулф был доволен, и она тоже. Но теперь… теперь боль утраты разрывала ей сердце. Звук – не плач, а низкий, глубокий звук тоски и гнева – с трудом вырвался из ее горла. Долли повернулась к стене гаража и с глухим стуком ударила сжатым кулаком по бетону, потом еще раз и еще. Только когда на стене стало расползаться красное пятно от разбитых в кровь костяшек, она осознала свои действия и остановилась. Боль, которая заполонила ее грудь, медленно перетекала в руку и отвлекала Долли от желания отрешиться от реальности и умереть.

Резник подобрал остатки желтка куском хлеба, обсосал его, а потом проглотил и аккуратно сложил нож и вилку на тарелку. Прихлебывая чай, он оглядывал чистую, прибранную кухню, где грязными были только немытая сковорода и его тарелка. Со второго этажа доносилась композиция ирландского диджея Терри Вогана – это его жена Кэтлин слушала радио. Резник вздохнул. «О боги, надеюсь, я еще не разучился играть в гольф».

Он давно не выходил на поле для гольфа и спустился под лестницу, чтобы отыскать свои клюшки. Резнику пришлось вытащить из шкафа резиновые сапоги, пневматическое ружье и старый пылесос – только после этого он добрался до клюшек, которые, как оказалось, начали ржаветь. И на туфлях для гольфа завелась плесень, но с этим легко будет справиться. Нужно просто оставить их на газете на кухонном столе вместе со щеткой и ваксой, и Кэтлин их почистит. Вся его обувь обычно чистилась именно таким образом.

Резник достал из сумки четыре мячика. Положив набок кружку из-под чая, он потренировался загонять в нее мячик в прихожей на полу. Ни черта не получалось, но пока он стоял так, склонившись и сосредоточившись на клюшке, на его лице мелькала улыбка. Так хорошо было заняться чем-то, помимо работы.

Наверху Кэтлин услышала стук мячиков о стенку в прихожей. Она поджала губы, выждала немного – стук не прекращался – и закричала:

– Джордж! Джордж, что ты делаешь?

Следующий мяч Резник ударил с такой силой, что он залетел прямо в кружку, раскрутив ее и выбив дно.

– Да! – заорал он.